| » Наши новости: |
06.09.2010 Открыт новый раздел с Blu-ray дисками. Желаем приятного просмотра!
01.01.2010 В коллекции цифрового отдела появились для скачивания и онлайн просмотра фильмы студии Art Pictures Федора Бондарчука, такие как Обитаемый остров, 9 рота, Жара и пр.
11.07.2009 Открыт новый раздел ТВ-архив онлайн в котором доступно для онлайн просмотра более 70 тысяч фильмов, сериалов, передач и т.д.
|
|
| » Скачать фильм `Вариант `Омега``: |
 | Вариант `Омега`
== Серия 1 ==
AVI (700 Мб)
Год фильма: 1975
Страна: СССР
Жанр: Приключения |
|
| » Скачать фильм `Вариант `Омега``: |
|
| Вариант `Омега`
== Серия 2 ==
AVI (700 Мб)
Год фильма: 1975
Страна: СССР
Жанр: Приключения |
|
| » Скачать фильм `Вариант `Омега``: |
|
| Вариант `Омега`
== Серия 3 ==
AVI (700 Мб)
Год фильма: 1975
Страна: СССР
Жанр: Приключения |
|
| » Скачать фильм `Вариант `Омега``: |
|
| Вариант `Омега`
== Серия 4 ==
AVI (700 Мб)
Год фильма: 1975
Страна: СССР
Жанр: Приключения |
|
| » Скачать фильм `Вариант `Омега``: |
|
| Вариант `Омега`
== Серия 5 ==
AVI (700 Мб)
Год фильма: 1975
Страна: СССР
Жанр: Приключения |
|
| » Отзывы зрителей о фильме `Вариант "Омега". 3 и 4 серии`: | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | Алекс, Вы в своём уме? какой Даль гей? Какой Высоцкий гей? Идите, проспитесь! Это ж нужно до такой мерзости додуматься!господи, как язык поворачивается? | мои папа и мама прошли войну от начала до конца.когда смотрели его плакали,а я не понимала почему. когда у меня появился инет посмотрела два раза,поняла почему.фильм сильный игра актеров настоящая,сейчас такой нет. | Вальтера обзывают садистом. Это не так. Для Гаранта Откровенности такие страсти противопоказаны. Он просто чиновник, который хорошо делает трудную и неблагодарную работу, которую надо кому-то делать. И делать сухо, казённо- за деньги. С таким же старанием он писал бы бумажки в канцелярии. | Цитата
``Глуповатый фильм. Как его вообще на экран выпустили? ``
А может, это не фильм глуповатый, а вы сами? :) | Самое ценное в этом фильме - это виды старого Таллина. | Глуповатый фильм. Как его вообще на экран выпустили? | ...Столько лет прошло с премьеры,скjль-
ко "нового"и "интересного" мы узнали о себе и о России, а ничего не меняется в нашей любви к Родине и её Героям...
И слава Богу 1 | Скорин выздоравливал медленно. Врачи недоумевали: казалось, сделано все возможное — пулю из бедра извлекли удачно, рана заживала хорошо. Давление, которое вначале из-за большой потери крови упало, сейчас было нормальным, а температура держалась чуть выше тридцати семи, сердечная деятельность была вялой. Врачи решили, что всему виной нервное перенапряжение, и терпеливо ждали: мол, время и покой в конце концов сделают свое дело.
Врачи были правы лишь частично. Действительно, резкий переход от максимального нервного напряжения, необходимого при работе в логове фашистов, к полному покою и расслабленности, оказал на организм Скорина определенное влияние. Скорина охватили усталость и равнодушие. Он выполнил задание и теперь, находясь в бездействии, чувствовал себя бесполезным.
Главное же было в другом Лена… Она приходила каждый день. Очень скоро выяснилось, что говорить им друг с другом трудно, почти невозможно. Теперь она не винила его ни в чем, но годы, когда она не могла понять его отсутствия, невозможно забыть в несколько дней. Он лежал здесь, рядом, живой и реальный, его можно тронуть рукой, подать воды или градусник. Та же чуть смущенная улыбка на бледном худом лице — Сергей всегда был бледным и худым. Те же голубые глаза, глаза гриновского героя-мечтателя из другого мира. Все, как и раньше, как четыре года назад.
И вместе с тем это был чужой, малознакомый человек, очень походивший на друга юности, первую ее любовь — Сережку Скорина, который исчез в тридцать девятом.
Забегая на час в госпиталь, Лена старалась быть все время занятой. Вот и сегодня она подмела пол, оправила постель, подала Сергею воды. Делая все это, Лена думала о том, что надо еще успеть в магазин, отоварить карточки. Думала о сыне. Как соседка справляется с Олежкой, не простудился ли он? Мужчина на кровати — его отец, эта мысль тоже не покидала ее.
Первые дни голубые глаза преследовали ее — они спрашивали, возмущались… Скорин понял, что Лене неприятен его настойчивый взгляд. Теперь в ее присутствии он вел себя так, как будто в палату зашла сестра или нянечка. Там, за кордоном, среди чужих людей и врагов, в чужой одежде, с искусно выработанными привычками, разговаривая на неродном языке, его поддерживали долг и мысли о возвращении домой, когда началась война — ненависть к фашистам. Но только теперь он понял, как ему все время незримо помогала Лена. Она была рядом все время, боролся и ради того, чтобы вновь увидеть ее, почувствовать на плечах ее руки, на лице губы, увидеть глаза, ответить взглядом: «Я молодец, Ленка, я не подвел, ты можешь гордиться мужем!»
Он вернулся. Лена рядом. Нет ни рук, ни губ, ни глаз. Ничего нет. Усталость и равнодушие. Поэтому и держалась температура, сердце билось вяло, словно выполняло нелюбимую работу.
А сегодня Лена села рядом, взяла его руку, решительно сказала:
— Сережа. — И заплакала. Сначала тихо, сдерживаясь. Затем разрыдалась. Плакала долго. Скорин не успокаивал, молча сжимал ее маленькие шершавые ладони. Силы его прибывали с каждой секундой, дышалось глубоко, сердце билось полно и мощно.
Лена перестала плакать, и они долго молчали. Молчали совсем иначе, чем раньше, понимая, что наивная, неопытная первая любовь умерла, что их знакомство состоялось заново. Так они и не сказали ни слова. Лена ушла, но на следующий день он слышал ее быстрые шаги на полчаса раньше обычного. Она остановилась на пороге, встретила его взгляд открыто, чуть смущенно.
С этого момента дела Сергея быстро пошли на поправку.
Через два дня Скорин уже ходил, встречал Лену на лестничной площадке. Еще через несколько дней он выписался. Уезжал на фронт Костя Петрухин, и Скорину хотелось его проводить. Костя заехал в госпиталь на машине управления, старая «эмка» была разрисована грязно-серыми маскировочными пятнами. Они уже поехали на вокзал, когда Скорин вдруг взглянул на часы, попросил проехать мимо дома Лены. Был солнечный апрельский день, а Лена говорила, что в хорошую погоду Олежка в это время гуляет у дома. И хотя Скорин торжественно обещал себе не торопиться со знакомством, не взглянуть на сынишку хотя бы издали он не мог.
Он видел фотографию, да и Лена столько говорила о сыне, что Скорин узнал малыша сразу. Олег занимался серьезным делом — пытался пустить по бегущему вдоль тротуару ручейку бумажный кораблик.
Скорин попросил остановить машину, но из нее не вышел. Кораблик не хотел плыть по течению, крутился на месте, тыкался носом, на котором нарисована красная звезда, в тротуар. Мальчишка отгонял кораблик прутиком, выталкивая его на середину. Наконец веселый ручеек подхватил суденышко, закружил и понес его. Малыш зашлепал следом.
Скорин сидел рядом с шофером, опершись подбородком на зажатый между коленями костыль, через ветровое стекло следил за сыном. На заднем сиденье сидел в армейской форме капитан Костя Петрухин и бездумно крутил в руках старинную трость с набалдашником резной слоновой кости. Изредка он поглядывал на Скорина и вздыхал.
— Сын у меня, Костя! Сын, ты понимаешь?.. — Неожиданно Скорин сменил тему: — Значит, на фронт… Что в приказе сказано? — спросил он, продолжая следить за малышом.
— Направить в войсковую разведку. — Костя быстро заговорил: Прямо никто не сказал, что в мои способности больше не верят. Но все ясно. — Он вздохнул и тут же улыбнулся. — Еду на фронт!
— А мне отказали, — сказал Скорин невесело. — Второй рапорт подал.
— Жаль, Владимира Ивановича нет, он бы тебя понял.
— Белорусский, — сказал Скорин шоферу, последний раз взглянул на играющего сына, повернулся к приятелю. — Видал?!
Костя крутанул ручку трости, вынул из палки трехгранный стилет. Затем вложил клинок обратно, повернул ручку и протянул палку Скорину.
— Держи. Знаменитая палка. От одного немца досталась.
— Спасибо. — Скорин взял трость, вынул клинок, вложил его обратно, передал на заднее сиденье костыль.
— Высади меня здесь, — сказал Костя, когда машина выехала на площадь у Белорусского вокзала. — Дальше не провожай. Не люблю. Друзья постояли, посмотрели молча друг на друга. Обнялись и разошлись. Через сколько шагов Костя, якобы поправляя мешок, повернулся, быстро посмотрел на удаляющуюся машину. Скорин попросил отвезти его в гостиницу «Москва», где ему был забронирован номер.
В тот же день поздно ночью он был вызван к руководству.
На ночной безлюдной улице гулко раздавались лишь шаги дежурившего у наркомата патруля. Скорин вошел в подъезд, остановился. Вот он и вернулся, снова дома. Все так же стоят безмолвные часовые, штыки их винтовок, словно черные стрелы. Все как прежде, только света меньше, от этого высокий потолок кажется еще выше.
Скорин протянул дежурному удостоверение и, увидев, что тот внимательно смотрит на фотографию, повернулся лицом к свету. Дежурный, возвращая удостоверение, скупо улыбнулся, козырнул.
Скорин стал подниматься по устланной ковром лестнице. Вполнакала светили лампочки. На третьем этаже было почти совсем темно, только в самом конце коридора светился одинокий плафон да из открытой двери падал квадрат света. Скорин толкнул дверь своего бывшего кабинета, убедился, что дверь заперта, пошел дальше и остановился в квадрате света.
Скорин вошел в «предбанник», как между собой называли сотрудники приемную начальника.
Секретарь начальника отдела Вера Ивановна стояла спиной к двери и не видела Скорина.
— Старший лейтенант государственной безопасности Скорин для дальнейшего прохождения службы прибыл, — доложил он.
— Сережа!
Вера Ивановна повернулась, склонила голову набок.
— Все такой же высокий, худой и прямой как палка. — Вера Ивановна вздохнула. — Что же это вы, старший лейтенант, поцелуйте старуху-то, ждала, кажется!
Скорин наклонился, поцеловал ее в лоб, над которым тугими кольцами поблескивали свернутые короной косы.
— А вы не изменились, Вера Ивановна, — сказал он, глядя на осунувшуюся и постаревшую женщину.
— А ты такой же врун, Сережа. — Она улыбнулась. — Одни косы и остались, а бабий век под горку покатился. У меня плитка перегорела, посмотри, Сережа. Сейчас майор придет, а он чай любит. Ты слышал, Владимир Иванович на фронте. Он там начальник управления.
— Слышал, Вера Ивановна. — Скорин взял плитку, провел пальцем по обгоревшей тусклой спирали.
— Коля Синцов два дня назад уехал, Валя Семин с неделю, наверное, Виктор Фомин и Алексей Иванов еще перед Новым годом, как немцев шуганули под Москвой, так и они двинулись. — Вера Ивановна говорила быстро, словно боялась, что перебьют, ставила на поднос стаканы, сахарницу, тонкими ломтиками нарезала серый хлеб. — Сейчас я воду принесу. — Она взяла чайник, вышла.
Скорин соединил лопнувшую спиральку, включил плитку и стал смотреть, как она наливается светом и теплом. Значит, так теперь. Нет Владимира Ивановича. И Кости нет. Скорин оглядел приемную, которую часто видел во сне, мечтал сидеть в одном из этих прохладных кожаных кресел и, ожидая вызова начальника, вполголоса шутить с друзьями, смотреть на этот шкаф в стене, который маскирует дверь в «парилку», и, скрывая мандраж, подтрунивать над Костей. Знаменитые у Кости уши, примерно в два раза больше стандартных — можно было спросить: «Костя, что там старик говорит? Прислушайся, парень». Нет Кости, и «старика» Владимира Ивановича — тоже нет.
— Ты, Сережа, не сиди развалившись, Николай Алексеевич этого не любит.
Скорин не заметил, как вернулась Вера Ивановна.
— Как здоровье, Сережа? Подлечился? Тебя куда же угораздило-то? Вот уж не думала, что ты себя ранить позволишь, аккуратный такой. Я теперь здесь живу, Сережа. Дом мой немцы разбомбили, я здесь устроилась. Начальство не возражает, а куда я, старуха, поеду?
Вера Ивановна бросила в фарфоровый чайник щепотку чаю, подумав, добавила еще.
Стало жарко, Скорин снял шинель, повесил на старую вешалку, обычно на ней места не хватало, сейчас его шинель повисла, словно вымоченная селедка.
Вера Ивановна все говорила. Задавать вопросы и не ждать на них ответа вошло у нее в привычку. Видимо, когда-то женщину предупредили, что задавать вопросы разведчикам не полагается. С годами Вера Ивановна выработала особую систему: она расспрашивала и, не ожидая ответа, говорила сама, сама отвечала и снова спрашивала. Поэтому в отделе шутили: «Поговорил с Верой Ивановной? Рассказал ей много нового и интересного?»
— Так что там фашисты в своей Германии предполагают? Как с питанием-то у них? Жрать-то есть что? Карточки, как у нас? Простой народ как к войне относится? Помалкивают? У своих-то границ они вконец озвереют, да и партизан не станет. Ты как считаешь? Сами немцы не поднимутся, не помогут нам?
— Не помогут, Вера Ивановна.
Она удивленно посмотрела на Скорина и достала из стола щетку.
— Ты сапоги почисти, Сережа. Николай Алексеевич не любит, когда сапоги не чищены.
Скорин взял щетку, отошел к двери, стал чистить сапоги.
— Что еще не любит Николай Алексеевич?
— Холодный чай. — Вера Ивановна замолчала, Скорин поднял голову. Не любит, когда о Владимире Ивановиче спрашивают. Ты поаккуратней, Сережа, он Юре Сапрыкину такую баню устроил, здесь слышно было. Я Юрку полчаса чаем отпаивала.
— Спасибо за совет. — Скорин подошел к своей шинели. — Курить-то здесь можно?
— Сколько угодно. Слышишь? — Она подняла тоненький пальчик. Идет.
Скорин достал пачку «Казбека», хотя понимал, что сейчас курить не следует, неудобно с папиросой докладывать. Но он все-таки вынул папиросу, неторопливо ее размял. Когда майор вошел, Скорин положил пачку и папиросу на стол, глядя поверх русой, коротко остриженной головы нового начальника, доложил:
— Старший лейтенант госбезопасности Скорин из госпиталя для дальнейшего прохождения службы прибыл.
— Здравствуйте, Сергей Николаевич. — Майор оглядел Скорина. Брит, вычищен, подтянут. Всегда худой или после ранения?
— Всегда, товарищ майор.
— Курите. Вера Ивановна, чай, пожалуйста. Проходите, Сергей Николаевич. — Майор распахнул дверцу шкафа, ведущую в его кабинет, быстро прошел вперед.
Пока он снимал шинель, одергивал гимнастерку, раскладывал на столе бумаги, Скорин разглядывал нового начальника. Майор был невысок, видимо, когда-то полноват и розовощек. Сейчас гимнастерка свободно висела на нем, на лице серая кожа залегла морщинами.
— Садитесь. — Майор показал на стул, заметив, что Скорин внимательно смотрит на него, спросил: — Ну, как вам новый начальник? Вот все не знал, как похудеть, диетой мучился. Теперь никак обмундирование перешить не соберусь. — Он обошел стол, остановился напротив Скорина.
— Так ведь новый начальник, Николай Алексеевич, он всегда хуже старого. — Скорин подвинул себе пепельницу, оглядел кабинет.
— Да? — Майор удивленно посмотрел на Скорина, белесыми ресницами прикрыл выпуклые глаза, откашлялся. — Наверно, не всегда, а сначала, сказал он, разглядывая носки начищенных сапог. — Как здоровье?
— Вылечился, намерен воевать до победы. Дойти до Берлина. Скорин встал.
Майор долго стоял с опущенной головой, словно увидел на полу что-то интересное.
— Слова изволите говорить, молодой человек? Ну-ну! Ваш рапорт с просьбой направить на фронт у меня. — Он поднял голову, посмотрел на вытянувшегося Скорина, поморщился. — Сядьте, не изображайте бравого служаку.
Скорин сел, погасил папиросу, тут же зажег новую.
— Папироску держите, как красноармеец, — задумчиво протянул майор. — Что же это, Сергей Николаевич? Знаток немецкой литературы, специалист по Германии?
— Я дома, товарищ майор, — ответил Скорин.
Майор закрыл глаза, запрокинул голову и улыбнулся.
— Сергей Николаевич, сейчас мы получим по стакану чая и побеседуем. Расскажите о себе коротко, — майор поднял палец, — но подробно. Хорошо я сказал: коротко, но подробно. — Он приоткрыл дверь. — Вера Ивановна, где чай?
— Иду, Николай Алексеевич. — Вера Ивановна внесла поднос, расставила стаканы. Скорин зажал горячий стакан между ладонями и, когда Вера Ивановна вышла, сказал:
— Товарищ майор, вы ознакомьтесь с моим личным делом. Там все подробно и складно записано. Рассказчик же я, мягко выражаясь, скверный.
— Идемте, Сергей Николаевич. — Майор, отдернув портьеру, открыл дверь в «опочивальню», так разведчики окрестили комнату отдыха начальника отдела.
Они прошли в смежную комнату. Скорин отметил, что диван теперь новый, кожаный. В остальном обстановка не изменилась. Комната напоминала жилище холостяка. Майор сел за круглый обеденный стол, покрутив ручку приемника, крякнул и выключил.
— Остановил нас немец, дороги развезло, и встали мы. В районе Харькова еще двигаемся помаленьку, но похоже, недолго теперь. — Он перевел взгляд на Скорина. — Анкету вашу советуете почитать? Сергей Николаевич, вроде не мальчик вы… — Симаков запнулся, подыскивая нужное слово. — Я иногда детство вспоминаю. Знаете ли, вспомнишь, и стыдно становится. Груб и жесток бывал по молодости и неразумению. Майор вновь разлил чай.
Скорин сидел на диване, прихлебывал горячий чай, молчал.
— Родились вы в Москве, в пятнадцатом году, в семье служащего… Это можете пропустить, Сергей Николаевич. — Майор хрупнул сахаром, довольно жмурясь, отчего морщины на лице стали еще отчетливее, стал пить чай. — Начните с института.
— Ну, окончил я десятилетку, — выдавил Скорин, — проработал год переводчиком в Интуристе, поступил а ИФЛИ.
— А откуда вы так хорошо язык знали, что после десятилетки могли переводчиком работать? — спросил майор, доливая себе чай.
— Я и не знал, уговорил одного товарища в Интуристе, убедил, что справлюсь, у них переводчиков не хватало. За год поднатаскался, освоился. Говорят, способности у меня.
— Случается. — Майор пил, обжигаясь, вытягивал губы, смешно шевеля ушами, довольно жмурился.
— Поступил я в институт, увлекся западной литературой. На третьем курсе приглашают меня в райком комсомола и путевочку в руки. Будьте любезны, говорят, очень нужны на переднем крае. Я сомнение выразил. Скорин сделал паузу, дал возможность задать вопрос, но майор отдувался и вопроса не задал. — Объясняю, что сугубо штатский я человек, в герои-разведчики могу не подойти. Долго говорить со мной не стали — и пошел я учиться на курсы.
— Почему вы сомневались? Ведь большинство шло с воодушевлением. Майор вытащил из стакана чаинку, положил на блюдце.
— Я объяснил.
— Не понял, извините покорно. Не понял, Сергей Николаевич.
— Так. — Скорин замялся, решал, как объяснит. — Боялся! — брякнул он решительно и вызывающе посмотрел на майора. — Боялся, и все!
— Смерти боялся? — Майор возился с чайником, на Скорина не смотрел.
— И смерти боялся. А вы не боитесь?
— Вопрос снимается как провокационный. — Достав платок, майор вытер лоб. — Не верю. Так почему же?
— Я ответил.
— Других версий нет?
— Нет.
Майор допил чай, отставил стакан, долго вытирал платком лицо, затем посмотрел на Скорина.
— Ладно. Итак, направили в нашу школу…
— Проучился два года, назначили сюда.
— Всех в Москве оставляли?
— Нет.
— Почему вас оставили?
— Спросите у руководства. Работал… в Германии. Привык к нашей работе. Но сейчас война — и хочу на фронт, воевать среди своих, с полевой почтой.
Майор долго, изучающе смотрел на него, затем спросил:
— Как же ты, Сергей, брак не оформил? — Скорин вздрогнул, затем медленно поставил стакан на стол, выпрямился, хотел встать. Майор взял его за руку, заглянул в глаза, вздохнул, после паузы сказал: — Да, Сергей Николаевич, я вот тоже однолюб.
— Я вас прошу, товарищ майор…
— Зря просишь, — перебил Скорина майор. — Нам работать вместе. Личная жизнь разведчика — его тыл, можно сказать. Ты уж извини меня за красивые слова, но человек без любви — не человек вовсе, а так пустышка.
Скорин встал, но Симаков, не обращая внимания на его протест, продолжал говорить:
— Любовь оружие, оружие грозное. А ничейного оружия, Сергей Николаевич, не бывает. Если оно не в наших руках, значит, в руках врага.
— Не надо, товарищ майор!
Майор замолчал, потер коротко остриженную вихрастую голову, посмотрел на Скорина, тот, продолжая стоять, почувствовал себя неловко.
— Давайте прервемся, Сергей Николаевич. — Симаков тоже встал. До завтра. В двадцать три часа жду вас.
— До завтра, Николай Алексеевич. — Скорин повернулся и пошел к выходу. Майор чуть было не вернул его, но сдержался, покачал головой и грустно улыбнулся.
В кабинет вошла Вера Ивановна, и майор, то ли спрашивая, то ли рассуждая вслух, сказал:
— Нехорошо у Скорина в личной жизни произошло. — Он взглянул на Веру Ивановну, которая открывала окно, чтобы проветрить кабинет.
— Не верите вы подчас женщинам. — Вера Ивановна вытряхивала из пепельниц окурки, на майора не смотрела. — Сережа перед командировкой с ней не расписался, сказал, что в спецкомандировку на год-полтора на восток едет и свадьбу сыграют, когда вернется. От него загодя написанные два либо три письма пришли, и молчок. Словно в воду канул. А она сына родила. Ей никто не объяснил, где Сергей. Четыре года.
Вера Ивановна поставила на поднос стаканы и чайник, направилась к двери.
— Сын есть, а семьи нет. — Она посмотрела на Симакова так, словно именно майор был виноват в случившемся. — Вот и вся его личная жизнь.
Дребезжа, прокатился трамвай, заклеенными окнами он напоминал лазарет.
На бульваре девушки из команды противовоздушной обороны закрепляли на день аэростат.
Скорин с Леной сидели на лавочке, смотрели на аэростат, на уже отодвинутые в сторону, но еще не убранные совсем противотанковые ежи. Скорин никак не мог начать разговор, вздохнул, закурил, вытянул из кармана газету, хотел ее выбросить, но передумал, оторвал страницу и начал мастерить кораблик.
Ночью неожиданно ударили заморозки, лужи были затянуты ледком, Скорин разбил его палкой, пустил кораблик в полынью. Лена следила за его движениями, нагнувшись, взяла тонкий ломтик льда, который стал быстро таять в руках.
— Сережа, — сказала Лена нерешительно, — четыре года. Ты не виноват в случившемся, но я тоже не виновата. — Она взглянула на Скорина, боясь, что он ее прервет, быстро заговорила: — Ты не думай, я никого не люблю. Я просто… ну, ты должен понять. Я была уверена, что ты погиб. Я не верила, что ты можешь оставить, забыть меня. Тебя не было. Значит, тебя нет… Я смирилась с этой мыслью…
— Нельзя же всю жизнь быть одной.
— У меня сын.
— Наш сын. У Олежки есть отец. — Скорин встал. — Никто не вправе лишить человека отца. Даже мать.
— Война. — Лена тоже встала. — Я не переживу потерю вторично.
— Да, война. — Скорин взял Лену под руку, они медленно пошли по пустынному в этот час бульвару. Гуляли, как четыре года назад. Как гуляли до разлуки, до войны. Скорину казалось, что понятия: «до войны» и «до нашей эры» приблизительно идентичны. Они означают — так давно, что не имеют к нам отношения. История. Их любовь тоже стала историей, событием далекого нереального прошлого. Они и сами стали иными, и им предстояло узнать друг друга. Жил он в гостинице, дома у Лены не был. Так они и шли с одного бульвара на другой. Боясь споткнуться, Скорин часто поглядывал под ноги. Он увидел лежавшую на земле ветку липы, ее срезало осколком либо оторвало взрывной волной, таких веток кругом лежало много, а у развалин дома неподалеку толпились люди, стояли машины с красными крестами. Скорин поднял ветку, отряхнул, тронув губами липкую набухшую почку, почувствовал, что Лена вздрогнула. Она смотрела настороженно. Ее взгляд просил, даже требовал. Он медленно, осторожно, словно шаря впотьмах, протянул ей ветку. Она залилась румянцем, взяла ветку, придвинулась ближе и спросила:
— Помнишь?
Он не помнил, понял только, что когда-то, в юности, так же подарил Лене ветку, и сейчас радовался как мальчишка, что угадал. Счастье, что ветка эта попалась под ноги. Скорин забыл о развалинах рядом, о людях и машинах с красными крестами.
Папки с личными делами сотрудников отдела лежали на столе майора Симакова двумя аккуратными пачками. Он брал дело из левой, быстро просматривал, отдельные документы читал, делал пометки в блокноте, затем перекладывал направо. Дела эти майор знал хорошо, тщательно ознакомился, когда принимал отдел. Сейчас Симаков перечитывал их в основном для того, чтобы лучше вспомнить каждого своего сотрудника, анализируя совокупность достоинств и недостатков каждого, решить, кого же послать в Таллинн.
Скорин? В личном деле отмечено, что недостаточно наблюдателен. Работа на рации, шифрование, обнаружение за собой слежки — все на среднем уровне. Не умеет притворяться, играть роль, на этот серьезный недостаток Симаков обратил внимание при первой же встрече. Зато внешне истинный немец: манеры, язык, хорошие документы. И ранение пригодится. Но главное — интеллигентен, эрудирован. При встрече со Шлоссером это может иметь решающее значение.
Если не Скорин, то кто?
Майор вновь перебирал личные дела своих сотрудников.
Люди это были разные, но все дружно, словно сговорившись, настороженно относились к нему, своему новому начальнику, майору Симакову. Возможно, он на их месте относился бы так же. Старого начальника отдела любили, человек и профессионал он был отменный. Его уход из отдела был воспринят сотрудниками болезненно. Пусть он, майор Симаков, не имеет никакого отношения к этому, но он занял его место. Отсюда и холодок в отношениях. Сотрудники, выслушав очередное задание, отвечали в уставной форме и уходили. Так работать где угодно трудно, в разведке — невозможно.
Словами положения не исправишь, да и заигрывать с людьми Симаков не умел, ни с подчиненными, ни с начальством.
Выбрать разведчика для задуманной операции было нелегко. Симаков очень рассчитывал на выздоровление Скорина. Вчера Симаков прервал беседу со Скориным, так как не мог до конца разобраться, какое именно впечатление производит на него Скорин. Скорин походил на немца больше, чем на русского. Не только цветом волос и глаз, безукоризненным берлинским произношением. Хотя Симаков не преминул подколоть Скорина, как тот держал папиросу, на самом деле, если бы его показали Симакову со стороны и спросили, какой национальности этот человек, майор, не задумываясь, ответил бы: немец, неумело копирующий манеры русского. Как Скорин двигался, сидел, закинув ногу на ногу, слушал, задрав подбородок, глядя поверх головы собеседника — все выдавало в нем немца. Видимо, выработанные в Германии привычки укоренились прочно. Все это прекрасно. Тем не менее Скорин майору поначалу не понравился своим активным нежеланием работать в разведке. Для профессионала это было более чем странно. Майор чувствовал, что за рапортами старшего лейтенанта скрывается нечто больше, чем естественное сейчас желание воевать на фронте. Что именно? Майор не любил окольных путей. Когда в назначенный час Скорин явился, после обычных приветствий Симаков сказал:
— Друг ваш Константин Петрович Петрухин уехал на фронт. Так. Майор не ждал ответа. Понимая это, Скорин молчал. — Вы что, проситесь на фронт из солидарности? Здесь вы не воюете?
— Чего вы добиваетесь, товарищ майор? — Скорин достал коробку «Казбека». — Я все изложил в рапорте.
— Чего хочу, не получается. — Майор отметил и официальное «товарищ майор», и что Скорин не взял папиросы со стола, закурил свои. — Не получается, Сергей Николаевич, — повторил он.
Скорин понимал, что новый начальник добивается «разговора по душам», и, пытаясь предвосхитить следующий вопрос, сказал:
— С семьей у меня все в порядке. Я оставил у Веры Ивановны рапорт, аттестат и адрес. — Видя недоумение начальника, Скорин пояснил: — Мы завтра регистрируем наш брак. — Он не сказал, что они приняли такое решение ради сына. Возможно, и ради себя, но не хотят признаться в этом.
— Поздравляю…
— Спасибо.
Симаков потер голову, помолчал, затем встал, одернул гимнастерку, начал, прохаживаясь по кабинету, подыскивать нужные слова.
— Разрешите, товарищ майор? — В кабинет с папкой в руках вошел молоденький офицер.
— Разрешаю, — совсем не по-военному ответил Симаков, взял у юноши папку с документами, расписался в получении. — Спасибо. — Он повернулся к Скорину: — Извините, Сергей Николаевич, — и, явно обрадованный, что объяснение откладывается, стал просматривать полученные документы. — Ваши друзья работают неплохо. Хорошо, можно сказать, работают, — задумчиво говорил он, взяв очередной документ, замолчал и нахмурился.
Майор, продолжая читать, отошел к висевшей на стене карте, взглянул на карту, снова на донесение, вздохнул, вынул воткнутый около Керчи черный флажок, с силой вдавил его в кружок, обозначавший город.
Скорин подошел ближе, молча наблюдал за переставляемыми флажками.
— Взяли Керчь. Теперь на Севастополь навалятся, — говорил Симаков, не поворачиваясь. — Дать Сергею Николаевичу автомат исправить положение.
— Тысяча Скориных — полк, — в тон начальнику ответил Скорин, но главное не произнес: «Полк — это значит знамя, командир. Ты среди тысячи товарищей. Кругом руки, плечи и глаза друзей».
Симаков отошел к столу, уложил все документы в папку и после паузы сказал:
— Хороший разведчик один немалого стоит. Если хороший, конечно. Он увидел, вернее, почувствовал, как при слове «один» Скорин чуть заметно вздрогнул и под предлогом, что ему нужна пепельница, обошел стол, излишне долго гасил окурок.
Устал воевать один. Как часто разгадка оказывается простой. Четыре года на чужой земле. Почти год из них без связи. Майор боялся смотреть на разведчика, взглядом показать, что понял состояние Скорина. Очень хотелось ободрить его, но он не знал, как это лучше сделать, учитывая характер и душевное состояние Скорина.
Сразу по возвращении Скорина майор представил его к ордену Боевого Красного Знамени. Указа еще нет. Сейчас сказать? Нет, будет выглядеть как заигрывание: мол, смотри, какой я, твой начальник, хороший.
Симаков решил, что лучше всего увлечь разведчика интересной работой, настроился было совсем на мирный лад, когда Скорин сказал:
— Не надо уговаривать, Николай Алексеевич. Тем более что вы имеете право приказать.
— Вас, извините покорно, никто уговаривать не собирается! Симаков выпрямился, казалось, стал выше ростом, затем усмехнулся, скорее над собой, чем над Скориным, и, решив придерживаться принятого плана, вполголоса продолжал: — Познакомитесь сейчас с одним перебежчиком. Заброшен абвером неделю назад с серьезным заданием по Транссибирской магистрали.
Скорин отошел к окну, задернутому тяжелой портьерой. Майор снял телефонную трубку, набрав номер:
— Майор Симаков. Приведите ко мне Зверева.
Майор включил настольную лампу, убрал верхний свет, вызвал Веру Ивановну.
— Чай и бутерброды, пожалуйста.
Скорин наматывал на палец висевший вдоль портьеры шелковый шнур, смотрел в темное окно, на затемненную Москву, а видел пускающего кораблик сына.
— Проходите, Зверев, садитесь.
Скорин услышал голос майора, повернулся и увидел человека в солдатском обмундировании.
— Здравствуйте, гражданин майор, — сказал тот и сел. — Я сегодня и не ложился, знал, что вызовете.
Майор не ответил, пригладил вихры, выдержав паузу, сказал:
— Я проверил ваши показания, Зверев. Получил из авиаполка ваше личное дело, партбилет и орден. Сейчас не вызывает сомнения, что вы действительно майор авиации Зверев Александр Федорович. Ваш истребитель действительно был сбит двадцатого июля сорок первого года в районе Бреста. Характеристика на вас отличная.
Зверев встал, майор, махнув рукой, жестко сказал:
— Рано, Зверев, рано. Вы бывший майор. Возвращать вам звание, партбилет и орден пока никто не собирается. Как вы, попав в плен в форме офицера-летчика, не только остались живы, но были еще завербованы в диверсионную школу? Какие основания были у гитлеровцев рассчитывать, что из вас может получиться преданный им человек? Почему вам поверили, Зверев? Абверу прекрасно известно, что подавляющее большинство наших летчиков — коммунисты.
— Я не скрывал этого, товарищ… — Майор кашлянула и Зверев поправился: — Гражданин майор. Я не подлец и будучи схвачен, не скрывал, что состою в партии.
— Однако они пошли на вербовку офицера и коммуниста. А вы согласились! Почему, Зверев?
— Я уже отвечал, гражданин майор Что пользы было бы от покойника? Я вернулся живым. Принес, насколько я понимаю, ценные сведения. Разве не в этом долг офицера и коммуниста?
— Слова, Зверев! — Майор посмотрел на стоявшего у окна Скорина, как бы приглашая его принять участие в разговоре. — Я поклонник фактов. С последними у вас слабовато. Пока нет оснований верить вашей версии.
— Профессия у вас такая, гражданин майор. Не верить людям тоже уметь надо. Небось не просто дается? Или привыкли?
Лицо майора еще больше сморщилось и посерело. Он молча смотрел на Зверева. Даже стоя в стороне, Скорин чувствовал, как неуютно бывшему летчику.
— Кончайте вашу психологическую обработку. Спрашивайте, черт вас возьми! — крикнул Зверев, наваливаясь на стол. — Виноват я! Виноват, что жив остался?
Майор откинулся на спинку кресла, затем словно нехотя сказал:
— Точно подметили, дается не просто Вы на кого кричите? — Он посмотрел на свои руки, усмехнулся. — Я майор государственной безопасности, у меня ромб в петлицах, по общевойсковой иерархии я комбриг. А вы, бывший майор, на меня кричите. Нехорошо.
— Я советский офицер, гражданин майор! — Бывший летчик вскочил.
— В личном деле написано, что офицер. — Майор разглядывал свои руки. — Характеристику читаешь, шапку перед вами снять надо. А как вспомнишь про службу у немцев, — он поднял голову и посмотрел на летчика, — и начинаешь думать: не ошибся ли ваш командир?
Скорин, стоя у окна, с возрастающим интересом следил за происходящим. Летчик нравился, хотя в истории его действительно было много непонятного.
— Так почему же абвер поверил вам?
— Не знаю, — ответил Зверев, — но я говорю правду, гражданин майор. Мое задание — создать сеть агентов-диверсантов по Транссибирской магистрали. Готовили меня тщательно, все, рассказанное мной, правда.
— Давайте сначала, Зверев. Как вы попали в школу для диверсантов?
На следующий день утром Скорин встретился с Леной у Никитских ворот. Он немного боялся, что за ночь Лена передумает, откажется от регистрации, поэтому, едва поздоровавшись, начал быстро говорить, не давая ей вставить слова. Так как мысли его неотступно крутились вокруг майора и ночного разговора со Зверевым, Скорин стал в комической форме рассказывать о новом начальнике, подшучивать над его мальчишескими вихрами, над привычкой без всякой надобности вставлять в разговор «извините покорно». Удивляясь разговорчивости Сергея, Лена молча слушала, шла, опираясь на его руку, изредка поглядывая на его бледное, нервное лицо, и, неизвестно в который раз, удивлялась, как мало знает этого человека. Оказывается, Сергей наблюдателен. Она ведь видела Симакова, разговаривала с ним. Сейчас в рассказе Сергея майор ожил, казалось, шел рядом, вместе с ними, подсмеивался над собственной персоной.
Скорин заранее разузнал, где расположен районный загс. Они не заметили, как подошли к серому, унылому зданию, редкие целые стекла окон были заклеены крест-накрест бумагой, большинство стекол отсутствовало, вместо них белела фанера. Скорин дернул дверь, она не открылась, он дернул сильнее. Лена обратила внимание на нарисованную на стене углем стрелку и надпись: «Вход со двора», взяла Скорина под руку, кивнула на надпись.
— Разведчик, — с грустной улыбкой сказала она. — Кому же это в голову пришло, при твоей-то рассеянности, сделать из тебя разведчика?
Скорин смущенно молчал.
Во дворе, у самой двери стояла группа мальчишек в возрасте десяти — двенадцати лет. Они с серьезными лицами наблюдали, как их товарищ в огромных кирзовых сапогах, ловко подбрасывая ногой чеканку, считает.
— Шестьдесят три… шестьдесят четыре. — Ребята беззвучно шевелили губами.
Лена и Скорин остановились, напряжение на ребячьих лицах возрастало, на счете семьдесят парнишка поддал чеканку сильнее, поймав рукой, повернулся к соседу. Тот стоял понуро, медленно полез в карман и достал кусок хлеба. Победитель схватил хлеб и на глазах у товарищей откусил половину.
— В таких прохорях я тоже смог бы… — пробормотал проигравший.
Скорин отодвинул ребят, открыл дверь и пропустил Лену. За спиной кто-то сказал:
— Женатики.
— Много понимаешь, видал: лица какие. Хоронят.
В полутемном коридоре, заставленном канцелярскими столами и стульями, у первой двери сидели несколько человек. Люди держали в руках бумаги, не разговаривали, не обратили на Лену и Скорина никакого внимания. Скорин посмотрел на приклеенную к двери бумажку и, взяв Лену под локоть, повел ее дальше. У двери с табличкой «Регистрация рождения и браков» никого не было. В комнате молодая женщина, в платке и валенках, что-то варила на электрической плитке, увидев вошедших, она торопливо закрыла кастрюлю.
— Война войной, а жизнь жизнью. Женитесь, Значит?
— Женимся. — Скорин положил на стол документы.
— Что-то невеста невеселая. Сейчас замуж выйти — счастье. Женщина разбирала бумаги. — Да вы садитесь. Садитесь, молодожены. — В ее голосе слышалась наигранная доброжелательность. — Горе, горе кругом. А жить все равно надо. — Вдруг она замолчала и усмехнулась: Елена Ивановна, вижу, у вас и сыночек имеется. Фамилию менять будете?
Скорин поднялся, загородил собой Лену, быстро сказал:
— Мою возьмет. Еще метрику сына исправьте, пожалуйста. Скорин Олег Сергеевич.
Женщина окинула Скорина взглядом, отметила трость, вздохнула и, взяв бумаги, вышла в соседнюю комнату. Там она протянула бумаги сгорбившемуся над столом мужчине в пенсне.
— Подпишите, Кирилл Петрович.
Мужчина предостерегающе поднял палец, еще дважды щелкнув счетами, подписал, даже не заглянув в документы.
— Это же надо, — сказала женщина. — В такое время с сыном замуж ухитрилась выйти.
— Безобразие, — думая о своем и продолжая что-то подсчитывать, ответил мужчина, затем спохватился и сказал: — А ты бы, Катюша, на фронт санитаркой пошла. Там женихов хоть отбавляй.
Когда они вышли на улицу, Скорин протянул жене конверт:
— Документы пусть будут у тебя. — Лена спрятала конверт и впервые посмотрела Скорину в лицо. Он, заполняя надвигающуюся паузу, продолжал говорить. Объяснил, что очень спешит, позвонит завтра, всячески давая понять, что регистрация брака не меняет их отношений, не накладывает на Лену супружеских обязанностей. С одной стороны, Скорин, достаточно самолюбивый и гордый, не хотел брака без любви, союза ради сына, с другой — он не хотел и простых дружеских отношений. Он не мыслил себя в роли брата либо друга детства и решил твердо — без боя эту женщину он не отдаст. Как именно сражаться за любовь, он не знал, ведь реального противника как будто не было. Работа в разведке приучила его неукоснительно выполнять правило: не знаешь, как поступить подожди, не торопись. Ждать он умел.
— Поцелуй Олежку. — Скорин взял Лену за руку.
— Желаю тебе, Сережа… — Лена высвободила руку и пошла. Скорин долго смотрел ей вслед, затем повернулся и, прихрамывая, зашагал в наркомат. Предстояло ознакомиться с материалами, касающимися личности Шлоссера. Ночью, отпустив Зверева, майор, не возобновляя разговора о дальнейшей работе в разведке, попросил Скорина помочь разобраться в деле Зверева, изучить все имеющиеся материалы о Шлоссере.
Деятельность Шлоссера в Москве была короткой, но бурной. Чем больше Скорин знакомился с личностью барона и его работой, тем тверже становилась его уверенность, что Зверев стал шахматной фигурой в руках опытного разведчика. Бывшего летчика использовали, как говорят в разведке, втемную — он не знал своей истиной роли.
Выслушав сообщение Скорина о Шлоссере и воздержавшись от каких-либо выводов, майор вновь вызвал Зверева. Симаков предложил ему начертить схему расположения абверкоманды в Таллинне, уточнить некоторые данные.
Зверев начертил схему и уверенно объяснял:
— Улица Койдула, три — абверкоманда. Начальник фрегатен-капитан Целлариус. В доме шесть, это почти напротив — офицерское казино. Здесь на углу парфюмерный магазин.
Майор и Скорин разглядывали нарисованную схему.
— Александр Федорович, вы говорите, что вас готовил и инструктировал…
— Майор абвера Шлоссер. Барон.
Симаков вынул из стола пачку фотографий, протянул Звереву.
Зверев, усмехнувшись, стал перебирать фотокарточки, отложил одну, остальные вернул.
— Целлариус, Шлоссера здесь нет.
Симаков взял фото Целлариуса.
— Верно. — Он вынул другую папку. — А здесь?
Зверев молча отделил фотографию Шлоссера.
— Отдыхайте, Зверев, — сказал. Симаков. — Готовьтесь к встрече с Ведерниковым. Мы должны взять его без шума.
Зверев четко повернулся и строевым шагом вышел.
Майор взял со стола фотографию Шлоссера, повертел между пальцами, протянул Скорину, погасил в кабинете свет. Отдернув штору, открыл окно.
Фотография эта лежала на столе Скорина целый день, тем не менее он взял ее и вновь прочитал на обороте хорошо известные ему сведения:
— Георг фон Шлоссер, в 1935–1939 гг. работал в немецком посольстве в Москве, в сороковом попал в опалу. Гитлер считал, что Шлоссер в своих сообщениях завышает советский военный потенциал.
Скорин положил фотографию на стол.
— Красив барон. Холеный.
— Кадровый разведчик, любимец Канариса. — Майор помолчал, взял фотографию, как бы между прочим добавил: — Отец у Шлоссера рейхсверовский генерал. Сейчас в отставке, терпеть нацистов не может.
Уже наступило утро, при солнечном свете Скорин увидел, что майор далеко не молод, видимо, за пятьдесят, ночь проработал, держится бодрячком, только щетина на подбородке вылезла.
— Зачем Шлоссер забросил к нам Зверева? — спросил майор и раздраженно добавил: — Я не верю, что кадровый разведчик абвера не понял, кто перед ним. Или Зверев врет?
— Возможно, просто преувеличивает, — ответил Скорин, приукрашивает свое поведение в плену, участие в подготовке к побегу. Сначала струсил, стремился выжить, согласился сотрудничать, а оказался среди своих, совесть проснулась…
— Нет, Зверев достаточно сообразителен, чтобы придумать более правдоподобную историю. Явка у Зверева с радистом сегодня в семь? С помощью Зверева мы возьмем этого радиста.
— Следовательно, он говорит правду. — Скорин больше не сомневался в этом.
— Да, думаю, он говорит правду, но не знает, что абвер использует его в своих целях. Шлоссер раскусил нехитрую игру летчика, его желание во что бы то ни стало вернуться на родину и забросил с «ответственным» заданием. Шлоссер предвидел явку Зверева к нам. Второй диверсант умышленная жертва, чтобы мы поверили Звереву. Абверкоманда, Шлоссер, офицерское казино существуют. Шлоссер рассуждал примерно так: НКВД поверит Звереву, заинтересовавшись полученными данными, пошлет в Таллинн своего человека, чтобы приобрести агентуру в абвер команде. Этот человек очень нужен… очень нужен майору абвера барону Шлоссеру. Вот только зачем? Абверкоманда? — Майор задумался. — Подготовка агентуры на долгое оседание? Диверсия на Транссибирской магистрали? Георг фон Шлоссер ждет, что я клюну на абверкоманду и пошлю нашего человека в Таллинн. — Майор сел за стол, тяжело вздохнув, как человек, закончивший трудную работу. Он почти не сомневался в согласии Скорина. Работая с ним эти дни, майор видел, как Скорин меняется, увлекаясь делом. Майор не сомневался, что мысли разведчика обращены к Таллинну.
С официальным ответом Скорин не спешил, хотя принял решение еще днем. Стоит сказать слово, и вновь немецкий мундир, немецкая речь, кругом враги. Но решающим фактором для Скорина явились конкретность и острота задания. Одно дело проситься на фронт, совсем иное отказываться от важного, главное, очень опасного задания. Это уже пахнет дезертирством. Если в Таллинн не поедет он, Скорин, туда все равно поедет кто-нибудь из его друзей.
— Давайте готовить легенду. — Проговорив эти слова, Скорин почувствовал, как, взревев моторами, оторвался от земли самолет. Ни остановить его, ни выпрыгнуть самому нельзя. Все родное осталось позади: Лена, незнакомый и родной Олежка, даже этот новый начальник показался вдруг дорогим и близким.
— Легенда уже готова. Немецкий офицер получил после ранения отпуск. — Симаков достал из сейфа конверт, вынимая из него документы, передавал Скорину. — Офицерская книжка, отпускное удостоверение.
Скорин посмотрел на свою фотографию. Майор все приготовил заранее, значит, не сомневался в нем.
— Письма вашей невесты. — Симаков положил перед Скориным пачку перевязанных ленточкой писем и фото. — Грета Таар, ваша невеста, из-за нее вы приехали в Таллинн. — Майор одну за другой передавал фотографии. — Дом, где она жила. Полицай из городской управы — наш человек. У него вы можете получить рацию. Цветочница, торгует цветами у вокзала, также связана с местным подпольем. У нее для вас есть запасная рация.
— Значит, Георг фон Шлоссер меня ждет и я еду? — сам не понимая зачем, спросил Скорин.
— Значит, так, — ответил майор.
Разговор продолжался долго.
| Несмотря на ярко горевший камин, в кабинете отставного генерала, хозяина
старинного замка баронов Шлоссеров, было довольно холодно. Старого генерала
слегка знобило. Он сидел в кресле, кутаясь в плед, раскладывал пасьянс,
опустив седую с залысинами голову, и старался не смотреть на сына, Георга
фон Шлоссера, который, нетерпеливо поглядывая на телефон, расхаживал по
кабинету. Было тихо, лишь поскрипывал рассохшийся паркет под сапогами
Георга, а когда он останавливался, то слышался треск поленьев в камине да
тиканье старинных часов.
Охотничий костюм, туго перехваченный в талии широким поясом, отлично
сидел на молодом бароне. Он ходил легко, слегка приподнимаясь на носках,
отчего казался выше своего среднего роста.
Скуластый, с чуть приподнятыми уголками бровей и глаз, словно в его жилах
текла восточная кровь, Георг в остальном был копией плакатного арийца
третьего рейха - голубоглазый блондин с массивным подбородком. Усы у него -
не клякса под носом "а-ля фюрер", а аккуратно подстриженные, длинные. Они
слегка опускались по краям тонких губ.
Георг первый из династии нарушил традицию, изменил строевой военной
службе. Виной тому был адмирал Канарис, давнишний друг дома. Еще юношей
Георг смотрел на "маленького адмирала" с обожанием. Его мягкие манеры, тихий
голос, а главное, таинственная, полная романтики и тайн, как казалось
Георгу, профессия увлекли юношу. Кроме того, молодому аристократу претила
военная муштра, которую отец насаждал даже в своем поместье.
Пойдя против воли старого генерала, исподволь поддерживаемый Канарисом,
Георг вступил на военно-дипломатическое поприще, стал профессиональным
разведчиком. Способный от природы, имея мощного покровителя, он быстро
сделал карьеру, но в сороковом году, находясь в Москве, имел неосторожность
подготовить доклад о танковой промышленности русских излишне правдиво. Его
точка зрения не понравилась фюреру, посчитавшему, что в докладе завышен
советский военный потенциал, и майор абвера Георг фон Шлоссер был отстранен
от работы. Помочь бессилен был даже Канарис. И Георг два года бездельничал в
родовом имении, коротая время за охотой и картами.
Неделю назад без всякого предупреждения в имение приехал "маленький
адмирал". Как ни витиеваты и туманны были его речи, Георг понял, что в связи
с подготовкой к весенне-летней кампании в России фюрер поставил перед
абвером ряд сложнейших задач дезинформационного характера, что дало
возможность Канарису просить Гитлера вернуть абверу опальных разведчиков.
Адмирал уехал, а сегодня утром звонили из Берлина, просили передать, что
адмирал будет говорить с Георгом фон Шлоссером в семнадцать часов.
Шлоссер взглянул на часы - ровно семнадцать.
Раздался телефонный звонок. Генерал недовольно поморщился, головы не
поднял, продолжая раскладывать пасьянс. Шлоссер хотел взять трубку, но
неизвестно откуда вынырнувший старый слуга дома Хельмут опередил молодого
барона, схватил трубку, выждал паузу и неторопливо ответил:
- Имение барона Шлоссера. Дома, фрейлейн. Сейчас я его приглашу. - Он не
передал трубку Шлоссеру, положил ее на стол:
- Господин барон.
Георг Шлоссер усмехнулся, но подчиняясь этикету, тоже выдержал паузу.
- Майор фон Шлоссер, - ответил он. - Спасибо, фрейлейн. Жду. - Генерал
демонстративно не обращал на сына внимания. - Доброе утро, господин адмирал.
Как ваше здоровье? - Он замолчал и бросил быстрый взгляд на отца. Выслушав
адмирала, молодой барон ответил:
- Завтра приеду. До свидания, господин адмирал. Передам обязательно. - Он
положил трубку. - Отец, тебе привет от адмирала. Обстоятельства...
- Да, да. - Генерал смешал карты, тяжело поднялся из кресла. - Так было
всегда. О Шлоссерах всегда вспоминали лишь в тяжелые дни. - Приказав
взглядом следовать за собой, генерал неторопливо вышел из кабинета.
В гостиной он закурил сигару и, словно впервые увидев, стал
сосредоточенно разглядывать висевшие на стенах фамильные портреты. Род
баронов Шлоссеров - старинный род военной аристократии - насчитывал около
десятка поколений. На портретах красовались поджарые генералы и даже один
фельдмаршал.
Молодой барон покорно ждал. Непроизвольно он тоже стал разглядывать
портреты предков и посерьезнел.
- Ты знаешь, Георг, как я отношусь к твоей профессии, - начал генерал,
стоя к сыну спиной. - Ты сам сделал выбор. Но раз тебя вызывают, ты обязан
явиться немедленно. - Он взял с тумбочки массивный колокольчик, позвонил, а
когда Хельмут явился, сказал:
- Господин барон сегодня уезжает. Ты едешь с ним.
- Слушаюсь, господин генерал. - Поклонившись, Хельмут бесшумно исчез.
По имению была объявлена "тревога". Двое мальчишек тащили чемоданы.
Хельмут следил за упаковкой гардероба молодого барона, подгонял слуг.
Хозяин замка и Георг медленно ходили вдоль увешанной портретами стены.
- Все готово, господин барон, - сказал появившийся Хельмут и поклонился.
Генерал молча обнял сына, отступил на шаг, оглядел, вновь обнял,
подтолкнул к двери.
- С богом, Георг.
- Береги себя, отец. - Шлоссер направился к двери. Старый генерал
кашлянул, и сын остановился.
- Георг. - Генерал вновь посмотрел на портреты предков и наконец произнес
вслух то, о чем думал весь вечер:
- Если ты опозоришь наше имя, я буду последним бароном Шлоссером.
Лениво повернулся Большой Тоомас. Остроконечные крыши Таллинна
обволакивал липкий туман. Хлюпали весенним, уже сырым снегом узкие улочки.
Георг фон Шлоссер стоял на балконе двухэтажного особняка и смотрел на
тихий, словно притаившийся город. Что ждет его здесь?
Не прошло и недели, как Шлоссер, простившись с отцом, приехал в Берлин,
где был тут же принят Канарисом. От покровительственных добродушных
интонаций адмирала не осталось и следа - он был сух и официален. Канарис
сообщил Шлоссеру, что ему поручается ответственное задание - создать в
кратчайший срок надежный канал для продвижения крупной дезинформации в
ставку русских. В характер дезинформации Канарис Шлоссера не посвятил,
сказал лишь, что речь идет об информации, доступ к которой может иметь
довольно узкий круг офицеров генштаба, абвера и чиновников МИДа.
Для создания канала Шлоссеру надлежало с помощью местного отделения
абвера и в контакте с СД выявить советского разведчика и, используя его,
организовать радиоигру с разведкой русских. "Маленький адмирал" дал Шлоссеру
ряд советов. Он не стал скрывать, что с аналогичной задачей направляет в
другие пункты еще трех офицеров. Правда, при этом он заметил, что очень
хочет, чтобы задача, поставленная лично фюрером, была решена именно Георгом,
в Таллинне.
Через несколько дней Шлоссер доложил адмиралу общий план операции,
получил его согласие и вылетел в Таллинн.
Погруженный в свои мысли, Шлоссер вернулся в комнату, посторонился,
уступая дорогу тащившему чемоданы солдату. Он вынул из саквояжа портрет отца
и поставил его на письменный стол. На портрете генерал был спокоен и
чуть-чуть ироничен.
- Господин барон. Как прикажете распланировать квартиру? - спросил за
спиной Хельмут.
Шлоссер перешагнул через чемоданы и подошел к стоявшему у двери Хельмуту.
- Гостиная, - сказал он. Указал на висевший на стене натюрморт. - Убрать.
Мебель оставить. - Шлоссер прошел в соседнюю комнату и оглядел ее. -
Кабинет. - Внимание Шлоссера привлекла висевшая на стене гравюра с
роденовского "Мыслителя". Барон стал разглядывать ее, прочитал надпись:
"Дорогому Самуилу Абрамовичу от благодарных учеников".
Хельмут тоже прочитал надпись, хотел снять гравюру но Шлоссер его
остановил:
- Оставить. Стол к окну, ковер убрать.
С улицы донесся автомобильный сигнал. Шлоссер покосился на окно и
вернулся к гравюре. Он рассматривал ее долго и внимательно, не повернулся,
хотя отлично слышал твердые шаги вошедшего унтер-офицера.
- Господин майор, фрегатен-капитан ждет вас у себя.
- Хорошо. - Шлоссер снял гравюру, подошел к другой стене и позвал:
- Хельмут! - Когда старый слуга подошел, приказал:
- Повесить сюда.
Абвернебенштелле-Ревал1 размещалась в Таллинне по улице Койдула, 3, в
сером пятиэтажном доме, и среди офицеров абвера именовалось "Бюро
Целлариуса". Георгу фон Шлоссеру польстило, что фрегатен-капитан Целлариус
прислал за ним личный "опель" и, видимо, предупредил охрану, так как при
виде майора и его помощника солдаты охраны щелкнули каблуками и вытянулись.
1 Отделение абвера в оккупированной Эстонии.
Дверь в приемную Целлариуса была открыта. Секретарь, женственная, но с
военной выправкой блондинка, поднялась навстречу, дружелюбно улыбнувшись,
сказала:
- С приездом, господин барон.
Шлоссер вспомнил показанную Канарисом фотокопию письма этой женщины, адресованного знакомой, с характеристикой своего начальника: "Нет чистоты
настоящего арийца, но хорош".
- Здравствуйте, фрейлейн Фишбах. - Шлоссер поклонился.
- О, я польщена, барон! Вы знаете мое имя. - Она подошла, помогла
Шлоссеру снять плащ?
- Мой помощник лейтенант Заукель, - Шлоссер чуть заметно повернул голову,
- расскажет вам, фрейлейн, последние берлинские новости. - Он кивнул
лейтенанту на кресло в приемной и, довольный, что сумел избавиться сразу от
обоих, вошел в кабинет.
Александр Целлариус, широкоплечий здоровяк с густыми каштановыми
волосами, вышел на середину кабинета и, здороваясь со Шлоссером, сказал:
- Вы большой любезник, барон. Я уже думал, вы никогда не расстанетесь с
фрейлейн Фишбах.
- Простите, фрегатен-капитан, но теперь и мой верный Заукель, и ваша
очаровательная Фишбах лишены возможности слышать нашу беседу. Адмирал узнает
о ней только от вас и от меня.
Целлариус, запрокинув кудрявую голову, расхохотался.
- Браво, барон! Садитесь. - Он пододвинул майору кресло, а сам развернул
удобнее столик, подвинул пепельницу, сигареты, зажигалку, сел рядом. - Я рад
с вами познакомиться, майор. Еще больше рад вашему возвращению в строй. В
сороковом я читал вашу справку о военном потенциале русских. Это был
уникальный документ.
- Уникальный, - согласился Шлоссер, прикурил от предложенной Целлариусом
зажигалки и благодарно кивнул. - Два года отпуска за плохие документы не
предоставляют.
- Ничего, барон, теперь вы отыграетесь.
- Война с русскими - не партия в кегли.
- Вы правы, барон. - Целлариус вздохнул.
Шлоссер прошелся по кабинету, посмотрел на висевшую на стене карту, где
было крупно написано: "Группа "Север", довольно долго изучал ее, затем
сказал:
- В этом году главное наступление будет на юге. Наступать повсеместно мы
уже не в силах. Как вы считаете, нападет Япония на русских? Не даст им
возможность высвободить дальневосточную армию?
- Оставим эти заботы фюреру и генштабу. - Целлариус подошел к письменному
столу, заглянул в блокнот. - Вас интересуют наши разведшколы. Если считаете
возможным, скажите, что вам нужно.
Шлоссер долго молчал, задумчиво и не таясь разглядывал Целлариуса,
который неловко завозился в кресле.
- Мне поручено создать надежный канал для передачи дезинформации
непосредственно в ставку русских. Операция "Троянский конь".
Они подошли к висевшей на стене крупномасштабной карте Эстонии.
- С этого года в моем ведении имеются три разведшколы. В мызе Кумна,
начальник - офицер бывшей эстонской буржуазной армии капитан Казик,
готовятся разведчики. - Целлариус показал расположение школы. - В мызе
Лейтсе у капитана Пууранда готовятся радисты. На мызе Кейла-Юа, вот здесь,
на берегу моря, школа агентов-диверсантов. Начальник - обер-лейтенант
Грандт. В школах преподают немцы, бывшие офицеры эстонской армии и несколько
русских.
Целлариус вернулся к столу, взял сигарету, закурил.
- Даже если вы заберете всех моих агентов, барон, вы не создадите
необходимого канала.
- Качеством вашей агентуры я не обольщаюсь. - Шлоссер пристально
посмотрел на Целлариуса.
Целлариус, заложив руки за спину, прошелся по кабинету и остановился
напротив Шлоссера.
- Чем могу быть полезен, барон? Вероятно, вы поедете сами.
- Да, я слишком долго отдыхал, фрегатен-капитан. - Шлоссер посмотрел на
карту. - К морю, в Кейла-Юа я не поеду.
- Вам виднее. - Целлариус пожал плечами.
- Дайте мне машину без охраны. Чтобы не привлекать внимания. Кстати, кто
в Таллинне начальник СД?
- Начальник болен, его замещает гауптштурмфюрер Маггиль.
- Франц. - Шлоссер усмехнулся. - Мне в Берлине говорили.
- Вы его знаете, барон?
Шлоссер, махнув рукой, рассмеялся.
- Предупредите капитанов Казика и Пууранда.
- Пожалуйста, но для чего? - Целлариус вновь пожал плечами. - У вас
полномочия адмирала.
- Зачем вашим подчиненным это знать?
- Хорошо. - Целлариус позвонил и, когда фрейлейн Фишбах вошла,
распорядился:
- Соедините меня с начальниками школ в Кумна и Лейтсе.
- Соединить с начальниками школ в Кумна и Лейтсе, - глядя на Шлоссера,
повторила Фишбах и вышла.
Пока Целлариус, давая соответствующие указания, разговаривал по телефону,
Шлоссер сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и тихо напевал.
- Все улажено, господин майор. Может, перекусите на дорогу? - спросил
Целлариус.
Шлоссер отрицательно покачал головой, встал.
- Александр, вы выше меня по званию, но я возьму на себя смелость
обратиться к вам по имени и сделать предложение: не будем величать друг
друга по званиям и титулам. Я против панибратства, но с людьми, мне
симпатичными, - за простоту в обращении.
- Согласен, Георг! - Целлариус удовлетворенно кивнул.
- Вы знаете, Александр, мое отношение к Восточной кампании, но раз
Германия начала войну, Германия обязана войну выиграть.
- Бисмарк сказал: "Стоит только посадить Германию в седло, а уж поскакать
она сумеет". - Заметив, что у Шлоссера погасла сигарета, Целлариус щелкнул
зажигалкой.
- Благодарю. Уместно вспомнить и Эмерсона: "Нация не может погибнуть,
кроме как от самоубийства". Для меня Германия не лозунг, а смысл
существования.
Целлариус одернул мундир, вслед за Шлоссером пошел к дверям.
- Желаю успеха, майор.
- Спасибо. Я вернусь дня через два, подумайте, как мне лучше обосноваться
в Таллинне. Еще, Александр. - Шлоссер взял Целлариуса под руку, отвел от
двери. - У меня личная просьба. Здесь остается мой денщик, старый слуга
нашей семьи. Старик болтлив, мне бы не хотелось по возвращении найти его в
подвалах СД.
- Хорошо, Георг. - Целлариус пожал разведчику руку и улыбнулся. - В
крайнем случае я посадку вашего денщика на свою гауптвахту.
- Буду признателен. - Шлоссер козырнул и вышел.
Забрызганный грязью "опель-адмирал" несся по асфальтовому шоссе. Шлоссер
то ли дремал, то ли просто прикрыл глаза. Машину тряхнуло, он посмотрел в
окно: они свернули с центральной магистрали и ехали по проселочной дороге.
В стороне группа военнопленных копала землю: мокрые от пота и дождя лица,
фуражки и пилотки со следами споротых звезд.
Наконец прибыли на место. Начальник школы, болезненного вида капитан
Казик пригласил высокого гостя к столу. Шлоссер отказался, они прошли сразу
на ученья. Курсанты тренировались в стрельбе.
На мишени был изображен советский солдат, звезда на фуражке, звезда на
груди, обе в дырках от пуль. Выстрел - пуля попала в глаз.
- Внимательнее, Ведерников! - крикнул инструктор.
Ведерников, высокий, жилистый, неопределенного возраста курсант,
ухмыльнулся, всадил пулю в переносицу, затем в другой глаз мишени.
Шлоссер и начальник школы расположились в находившемся неподалеку
укрытии. Шлоссер равнодушно следил за занятиями, а капитан Казик не сводил
глаз с гостя и лишь изредка посматривал на курсантов.
- Третий от нас некто Ведерников. Человек вполне надежный. Участвовал в
карательных операциях.
Шлоссер кивнул и повернулся к капитану:
- Теперь я хотел бы ближе познакомиться с вашими курсантами.
Вскоре они уже сидели за столом в просторном кабинете начальника школы, а
в кресле напротив сменяли друг друга курсанты. Беседу вел капитан, Шлоссер
слушал, просматривал личные дела, временами безразлично смотрел в
испуганные, жалкие, злые или равнодушные глаза.
Шлоссер взял очередное дело, мельком взглянул на белобрысого веснушчатого
крепыша, который отвечал на вопросы капитана, начал читать анкету курсанта.
"Зверев Александр Федорович, летчик, коммунист, ненадежен", - последние
слова были подчеркнуты красным карандашом.
Шлоссер закрыл папку, взглянул на Зверева с любопытством и шепнул
капитану:
- Давай мне личное дело Ведерникова.
Капитан быстро перебрал лежавшие на столе папки и одну протянул Шлоссеру.
Барон посмотрел на фотографию Ведерникова, из вклеенного в дело конверта
вынул еще несколько снимков: Ведерников рядом с повешенными, Ведерников
расстреливает женщин и детей.
- У вас есть вопросы, господин майор? - спросил начальник школы. Шлоссер
отрицательно покачал головой.
Когда Зверев вышел, Шлоссер сказал:
- Поздравляю, капитан. Очень интересный человек, - подумав, повторил:
- Очень интересный. Вызовите, пожалуйста, Ведерникова.
Ведерников уселся в кресло свободно, без какого-либо напряжения. Отвечая
начальнику школы, чуть заметно ухмылялся. Он был доволен собой, знал, что
нравится начальству.
Шлоссер положил личное дело Ведерникова на дело Зверева, отодвинул их в сторону.
- Спасибо, достаточно.
- Иди. - Капитан указал на дверь, Ведерников вышел.
- Вы, конечно, проводите занятия по физической подготовке? - спросил
Шлоссер.
- Так точно, господин майор.
- Отлично. Я хочу провести небольшой эксперимент. В оборудованной под спортзал комнате была срочно собрана группа
курсантов. Инструктор вызывал пары, которые тренировали приемы защиты и
нападения. Люди занимались неумело и весьма неохотно.
Капитан Казик нервничал, Шлоссер молча улыбался, затем кивнул начальнику
школы. По команде капитана Ведерников и Зверев стали в боевую позицию.
Инструктор отобрал у них деревянную винтовку и деревянный нож и, по знаку
капитана, поставил на стол загодя приготовленную бутылку коньяку.
- Приз победителю! - громко сказал он и отошел в сторону. - Рукопашная!
Ведерников был на голову выше противника и физически явно сильнее. Он
посмотрел на коньяк, подмигнул сидевшим на лавочке товарищам, сжав жилистые
кулаки, двинулся на Зверева. Бывший летчик взглянул на Шлоссера, на
начальника школы, затем на грозно надвигающегося Ведерникова, отскочил -
кулак Ведерникова рассек воздух. Зверев увернулся еще раз. Ведерников
изловчился и при очередном нападении сбил Зверева с ног. Тот поднялся,
сплюнул кровь, попытался напасть сам, но Ведерников вновь сбил его и снова
бросился вперед.
Зверев увернулся, отскочил и вдруг вытянулся по стойке "смирно". Глядя за
спину Ведерникова, он гаркнул:
- Слушаю, господин капитан!
Ведерников инстинктивно вытянулся, повернулся к сидевшему за столом
начальству. Зверев сзади ударил его кулаком по шее, ногой в пах. Ведерников
тяжело рухнул на пол. Прежде чем инструктор успел опомниться, Зверев нанес
Ведерникову еще два страшных удара ногой, тот, потеряв сознание, затих.
Инструктор замахнулся на Зверева, но Шлоссер его остановил. Он взял
личные дела Зверева и Ведерникова и вышел в сопровождении начальника школы.
На следующий день Шлоссер, довольный собой, вернулся в Таллинн. Он кратко
рассказал Целларису о результатах поездки, попросил, чтобы Зверев и
Ведерников были незамедлительно доставлены сюда, в его, Шлоссера,
распоряжение.
По пути домой Шлоссер зашел в антикварный магазин, купил двух бронзовых
сатиров, державших в каждой руке по подсвечнику. Дома он поставил сатиров на
мраморную плиту старинного камина в гостиной.
В тот же вечер Шлоссер пригласил Целлариуса и Маггиля, которого днем не
успел повидать, на ужин.
Стол был накрыт. Хельмут поправлял приборы, откупоривал бутылки и
недовольно бормотал:
- Дожили. Готовимся принимать Франца Маггиля. Его отца господин генерал и
на порог дома не пускал.
- Все течет, все изменяется, старина. - Шлоссер посмотрел на стенные
часы, сверил их со своими и перешел в кабинет, где остановился у гравюры с
роденовского "Мыслителя". Барон был в хорошем настроении - удача немалая,
быстро нашел двух агентов, отвечающих замыслу операции. Можно начинать
операцию "Троянский конь". Фигуры на шахматной доске расставлены, предстоит
сделать первый ход.
В кабинет заглянул Хельмут.
- Стол на три персоны, я вас правильно понял, господин барон?
- Верно, Хельмут. Верно, - задумчиво ответил Шлоссер.
- Забыл сообщить, господин барон. - Хельмут не уходил, мялся в дверях. -
В ваше отсутствие явился фельдфебель и заменил телефонный аппарат. Какие-то
неполадки.
Шлоссер сначала никак не реагировал на сообщение, лишь спустя несколько
секунд поднял голову, встретился с Хельмутом взглядом. Лицо старого слуги
было бесстрастно.
- Спасибо, Хельмут, - слегка улыбнувшись, сказал Шлоссер, подождал, пока
слуга закроет за собой дверь, взял стоявший на столе телефон, повертел и
поставил на место.
В коридоре раздались шаги, послышался недовольный голос Хельмута, и в
кабинет вошел гауптштурмфюрер Маггиль.
- Хайль Гитлер, Георг!
- Здравствуй, Франц! - Шлоссер сделал шаг навстречу гостю, оглядел его:
- Гауптштурмфюрер, поздравляю.
- Фюрер дал мне то, что вы получили при рождении, барон. - Франц подошел.
- Здравствуй.
Офицеры пожали друг другу руки. Шлоссер снова оглядел гостя.
- Я рад за тебя, Франц. Ты прекрасно выглядишь, не отъелся, как
большинство твоих коллег. - Шлоссер похлопал гауптштурмфюрера по плечу. -
Молодец.
- Спасибо, Георг, чертовски рад, что ты приехал именно в Таллинн. Я как
услышал, что тебя вызвал Канарис, так понял, что очень скоро Георг фон
Шлоссер поедет в Россию. Но именно в Таллинн? На это я не надеялся.
- Я также рад встрече.
- Старый Хельмут уже проскрипел, что какую бы форму на лавочника ни
надень, он так и останется лавочником. Почему лавочником? Маггили всю жизнь
были скотоводами. Ты помнишь нашу ферму?
- Я же пять дней как из дома, Франц, - ответил Шлоссер. - У Хельмута
где-то подарки от твоей Эльзы. Она просила передать, что дети здоровы.
Франц, их у тебя ужасно много!
- Пятеро. - Маггиль полез в карман.
Шлоссер его остановил:
- Бога ради, без фотографий, Франц. Недавно я видел все твое семейство.
Офицеры сели в низкие кожаные кресла, закурили и, улыбаясь, посмотрели
друг на друга.
Во внешности барона все было остро: жесткие усы, ломаные поднятые брови,
раскосые глаза, волосы - светлая короткая щетина.
У Маггиля мягкие черты лица, он брюнет с прической и усиками "а-ля
фюрер", у него голубые круглые глаза и яркий пухлый рот.
- Постарел? - спросил Шлоссер.
- Не знаю, - неуверенно ответил Маггиль.
Вошел Хельмут, спросил:
- Ужинать будете при свечах, господин барон? - Он повернулся к Маггилю и
пробурчал:
- Франц, если станешь стряхивать пепел на пол...
- Хельмут, с сегодняшнего дня ты будешь говорить: господин
гауптштурмфюрер, - перебил слугу Шлоссер. - А свечей не зажигай.
- Слушаюсь, господин барон. - Хельмут поклонился.
Маггиль подождал, пока денщик выйдет.
- У нас здесь работы хватает, Георг. Шеф заболел, твой Франц отвечает за
город. Это непросто.
- Понимаю. - Шлоссер вертел между пальцев сигарету, поглядывал на
Маггиля.
- Ни черта ты не понимаешь. Но скоро поймешь. Эстонцы должны были
встретить нас лучше.
- Почему, Франц? - Шлоссер взял со стола телефон, вынул из кармана нож,
неторопливо начал разбирать аппарат. Маггиль хмуро следил за его движениями.
- Почему эстонцы должны встречать нас хорошо?
- Тебе будет трудно работать, Георг. - Маггиль вздохнул. - Ты аристократ,
тебя недолюбливает фюрер. Только Канарис сумел добиться твоего возвращения в
строй. Я получил специальное распоряжение по поводу твоего приезда. -
Перечисляя, он сжал правую руку в кулак, а левой разгибал на ней пальцы.
- Спасибо, Франц. - Шлоссер открыл телефонный аппарат, вынул из него
деталь, положил на стол. Маггиль опустил глаза. Шлоссер не упрекнул его,
беспечно сказал:
- Недурно, Франц.
Маггиль молчал, поглаживая кисть левой руки. Пытаясь выйти из неловкого
положения, он сказал:
- Забыл сказать, Георг. Я получил приказ из Берлина оказывать тебе
посильную помощь.
- И начал с подслушивания телефонных разговоров. - Шлоссер взял вынутую
из телефонного аппарата деталь. - Тебе не мешает знать, Франц, что адмирал
Канарис встречался с твоим шефом Кальтенбруннером. В этой операции СД и
абвер будут работать вместе. Не переусердствуй в слежке за мной. Можешь
остаться без головы.
- Что ты, Георг? Хочу предупредить тебя - Кальтенбруннер не любит
аристократов. Не думай, что я смогу тебе существенно помочь.
- Спасибо, Франц, - беспечно ответил Шлоссер. - Пройдем в гостиную,
проверим, все ли готово.
Старинная мебель красного дерева и вполне приличный ковер остались от
хозяев особняка. Шлоссер поправил стоявшие на камине подсвечники и зажег
свечи.
- О, свечи! Столовое серебро, коньяк и русская водка. Хорошо быть
богатым. - Потирая руки, Маггиль обошел стол. - Кто-то сказал, что в мире
имеется лишь два рода людей: богатые и бедные.
- Сервантес. - Шлоссер улыбнулся. - Только он сказал: имущие и неимущие.
И потом, Франц, Сервантес не моден у партии.
- Я не могу запомнить всех коммунистов, а сказал он неплохо. Кого мы
ждем?
- Видимо, меня, господа? - останавливаясь в дверях, спросил Целлариус.
- Простите, господин фрегатен-капитан. Я не слышал, как вы подъехали.
- Пустяки, господин барон, - ответил Целлариус, показывая, что понял и в
присутствии гауптштурмфюрера будет официален. - Вы прекрасно устроились, умение создать уют на войне - большое искусство.
- Прошу господа, как говорят русские: волка баснями не кормят. - Он
заметил, как Целлариус сдержал улыбку, видимо, зная точный текст русской
пословицы.
- Что ты сказал, Георг? - спросил Маггиль, наливая себе водки. Не
дожидаясь ответа, продолжил:
- За твой успех, Георг! - Он поднял рюмку.
- Ваше здоровье, господа! - Шлоссер поднял рюмку. Офицеры выпили.
Маггиль, наливая себе снова, спросил:
- Как съездил, Георг? Я слышал, ты подобрал двух человек. Это не
персональный секрет абвера?
- Не дает тебе абвер покоя. Хочу подготовить двух агентов, забросить их к
русским. Но это не главное. - Шлоссер подошел к небольшому столику, на
котором лежали лист белой бумаги и карандаш. Целлариус и Маггиль последовали
за ним.
- Абвер располагает данными, что в ближайшее время в Таллинне появится
крупный разведчик русских, который станет интересоваться деятельностью
вашего хозяйства, фрегатен-капитан. Я нарисовал улицу Койдула, вот дом три,
где расположена Абвернебенштелле-Ревал. - Шлоссер поставил крест. - Этот дом
пустует, в нем можно создать небольшой пансион, три-четыре комнаты. Вот
здесь сейчас пивная, которую посещают солдаты. Надо срочно ее
переоборудовать в офицерское казино. Клуб для избранных - для ваших людей,
Целлариус, и для ваших, гауптштурмфюрер.
- Русский не полезет в такое логово, - категорически сказал Маггиль.
- У него не будет лучшего подхода. Но надо приготовить приманку, господа.
Франц, мне нужен умный парень. Тонко, без нажима он разыграет опустошенного
человека, психически травмированного ужасами твоих подвалов. Он ищет
забвения в игре и проигрывает, крупно проигрывает. Деньги я ему дам,
разумеется, через тебя. Пойдут слухи, на него начнут писать доносы,
гауптштурмфюрер Франц Маггиль наложит на него взыскание. В его легенду
должны поверить все, им может заинтересоваться русский разведчик. Не
исключено...
- Прихлопнут как муху, - перебил Маггиль. - Мои ребята не потерпят в
своей среде неблагонадежного.
- Охрана ваших людей, гауптштурмфюрер, ваша забота. В случае удачи вас
ждет Железный крест.
- Ты уже раздаешь кресты, Георг? - Маггиль усмехнулся, протянул Шлоссеру
бокал, барон оставил его жест без внимания.
- Фрегатен-капитан, вы тоже подберете человека на аналогичную роль. Пусть
не играет, а... пьет. Пустите слушок, что он наркоман. Переоборудованием
пивной займитесь завтра же. Вот здесь. - Шлоссер ткнул карандашом в
импровизированную карту. - Организуйте наблюдательный пункт. Фотографировать
всех проходящих по улице, особое внимание обращать на офицеров. Исключите
женщин, детей. - Он задумался. - Нет, только детей. Фотографировать
начнете... Сегодня... Двенадцатое апреля... С десятого мая. Гауптштурмфюрер,
- Шлоссер повернулся к Маггилю, - не сочтите за труд, распорядитесь, чтобы с
десятого мая для меня составлялись списки всех прибывающих в город.
- Не все регистрируются, барон.
- Интересующий меня человек зарегистрируется. Обратите внимание на
офицеров, приезжающих в отпуск, переведенных по службе, коммерсантов и
артистов. Каждую неделю списки проверять и выбывших вычеркивать. Нам нужен
человек, который приехал минимум на месяц. - Шлоссер, бросив карандаш, взял
гостей под руки. - Все. К столу, господа. У нас не будет ведомственных
распрей. Германии нужен результат операции, а добьется его абвер или СД,
значения не имеет. Хельмут, горячее!
- Господин майор, какое впечатление произвели на вас школы,
преподавательский состав, агентура? - спросил Целлариус.
- Впечатление? - Шлоссер задумался. - Ну, конечно, впечатление у меня
самое поверхностное. Ваши люди стараются, с дисциплиной внешне в порядке.
Аккуратно и очень педантично ведутся личные дела, но качество агентуры,
по-моему, низкое. При блицкриге подобная агентура имеет право на
существование, возможно, она даже необходима. Прямолинейные диверсанты, а
иных агентов я в школах не видел, для заброски в прифронтовую зону. Теперь
такие люди почти бесполезны.
- Конечно, - вмешался Маггиль, - половина явится с повинной, остальных
русские переловят, как котят. Выброшенные деньги.
Целлариус нахмурился.
- Гауптштурмфюрер, возможно, мы недостаточно эффективны, но не абвер
загоняет русских в леса и создает партизанские отряды. - Он налил Маггилю
рюмку водки. - Выпьем, Гауптштурмфюрер!
Маггиль начал было застегивать мундир, хотел встать, но Шлоссер положил
руку на его плечо и сказал:
- Гнев есть кратковременное безумие.
- Георг!
- Это сказал не я, а Гораций. - Шлоссер похлопал Маггиля по плечу и, пытаясь вернуть разговор в спокойное русло, напомнил:
- Я подобрал для себя двух хороших агентов.
- Ах, да. - Маггиль посмотрел на Шлоссера. - Кто же эти агенты, расскажи,
старый разведчик. И когда ты собираешься забросить их к русским?
- В мае, - ответил Шлоссер и повернулся к Хельмуту, который вкатил
столик, уставленный серебряными блюдами. - Горячее оставь, мы сами
поухаживаем за собой.
Хельмут быстро выполнил приказание и, сердито ворча, что в доброе старое
время господин генерал не опасался своих слуг, ушел.
- Старик плохо кончит, - сказал Маггиль ему вслед.
- У него одно положительное качество. - Шлоссер встал, скинул пиджак,
потянув рукава белоснежной рубашки, стал ловко раскладывать горячее по
тарелкам.
- Какое, если не секрет? - поинтересовался Маггиль.
- Не секрет, Франц. Он берет деньги только от хозяина и никогда не берет
деньги от посторонних.
- Вернемся к твоим агентам. - Маггиль поспешил сменить тему разговора. -
По какому принципу ты их отбирал? - Он сделал вид, что занят разделыванием
цыпленка, и, скрывая усмешку, старался не смотреть на Шлоссера.
На следующий день Шлоссер явился на улицу Койдула спозаранку, еще до
официального начала работы, и сразу же велел привести Зверева. Бывший майор
Красной Армии, войдя в кабинет, огляделся, внимательно посмотрел на барона и
по его указанию сел в кресло у письменного стола. Кабинет отличался
предельной простотой: большой письменный стол, позади сейф, сбоку диван, у
стола два кресла, напротив стола небольшой шкаф. По сигналу Шлоссера
фельдфебель принес поднос с двумя стаканами крепкого чая.
- Почему вас взяли в нашу школу, а не расстреляли? Непонятно, - сразу
спросил Шлоссер, не утруждая себя общими вопросами, чтобы завязать разговор.
- Очень понятно, - возразил Зверев, - холуи-то никому не нужны, не
годятся они для дела.
- Какая у меня гарантия, что, оказавшись среди своих, вы не явитесь в
НКВД? - задал следующий вопрос Шлоссер.
- Никакой, - ответил Зверев, беря стакан с чаем. - Какие гарантии? Как
перейду линию фронта, так всякие гарантии кончатся. - Он наклонил лобастую
стриженую голову, гонял ложкой чаинки и, казалось, нимало не интересовался
своей судьбой и тем впечатлением, которое производит на Шлоссера.
Майор разглядывал крепкую невысокую фигуру, сухое жесткое лицо русского.
Лишь быстро пульсирующая жилка на виске и нарочито уверенные и чуть
замедленные движения выдавали его волнение.
- Стоит ли мне рисковать? - Шлоссер закурил и положил портсигар на стол.
- У вас работа такая, без риска нельзя, майор. - Зверев взял сигарету и
перегнулся через стол. Шлоссер щелкнул зажигалкой, ему явно нравилась
наглость русского.
- Господин майор, - поправил Шлоссер.
- Это слово не выговариваю, не обучен.
- Ой, Зверев, Зверев! - Шлоссер покачал головой.
- Я "господином" не назову, один ваш фельдфебель три плетки сломал, пока
с этим смирился, а у меня голова на плечах и руки от страха не дрожат. Я для
дела годен.
- Если в НКВД не явитесь, "товарищ майор". - Шлоссер, поправив брюки,
заложил ногу на ногу.
- Разведчик в людях разбираться обязан. - Зверев поднял голову и
посмотрел Шлоссеру в глаза.
- Какой разведчик не ошибается?
- Думайте, майор. Слов я вам говорить не буду. Вас понять можно: кто
предал раз, глядишь, предаст и второй. - Зверев жадно затянулся и раздавил
окурок. - Вы русский-то язык где изучали?
- В Москве. - Шлоссер встал у агента за спиной.
- В Москве. - Зверев повернулся, посмотрел с любопытством. Хотел о чем-то
спросить, но передумал.
- При нашей с вами профессии, Александр Федорович, - Шлоссер впервые
назвал Зверева по имени и отчеству, - пить не рекомендуется, но понемногу
можно. Как вы считаете?
- Можно. - Зверев кивнул. - В школе нас очень даже поощряли. Вечером,
конечно.
- Глупо, разведчику необходим трезвый ум. - Шлоссер достал из шкафчика
бутылку водки и налил Звереву полстакана, себе чуть поменьше.
- Почему глупо? Хотели языки нам развязать.
Внизу раздался шум подъехавшей автомашины, и через несколько минут
Целлариус, открыв дверь, остановился на пороге.
- Входите, фрегатен-капитан. - Шлоссер поднялся из-за стола навстречу
Целлариусу. - Не помешаю, барон?
- Нет, нет. Мы мило беседуем. - Он повернулся к Звереву, представляя
Целлариуса:
- Начальник местного абвера.
Целлариус кивнул Звереву и, не раздеваясь, сел на диван.
- Налейте мне водки, барон. На улице промозгло, я продрог в этом плаще.
- С удовольствием, Александр. Налить по-русски или по-немецки?
- Мы воюем с русскими. - Целлариус взял у Шлоссера бокал и выпил залпом.
- Хорошо!
- Задание выполните, Зверев? - спросил Шлоссер.
- Постараюсь. - Зверев отпил из стакана немного и зажал его в широких
ладонях.
- Не предадите?
- Слушайте, что вы меня как девушку пытаете? Обману, не обману? Что со
мной там сделают? Расстреляют! Если на расстрел идти, то лучше у вас!
- Почему?
- У вас я как герой погибну, а там как собака!
- Это верно. А может, не расстреляют?
- Не волнуйтесь, расстреляют, - ответил Зверев и допил водку.
- Вы оптимист. - Шлоссер снова налил Звереву. - Напарник нравится?
- Дегенерат и убийца.
- Не завалит он вас?
- Может. Но я его при первом случае...
- Ладно, идите.
Зверев встал, допил водку:
- До свидания. Разрешите в город выйти. Не могу я взаперти долго сидеть.
Неволя мой боевой дух подрывает.
Видя, что Шлоссер не реагирует, Зверев продолжал убеждать:
- Не сбегу я. Зачем мне сейчас бежать? Вы же меня сами перебросите.
- Хорошо. Пойдете в немецкой форме. - Шлоссер снял телефонную трубку,
набрал номер. - Канцелярия? Говорит майор Шлоссер. Оформите пропуск
господину...
- Карпухин Анатолий Иванович, - подсказал Зверев.
- Господину Карпухину Анатолию Ивановичу. До двадцати четырех часов. -
Шлоссер повесил трубку. - Идите.
- Спасибо. - Зверев поклонился и вышел.
- Ну? Будете забрасывать? - спросил Целлариус, встал и снял плащ. - А он
не перейдет к русским?
- Конечно, перейдет. - Шлоссер самодовольно улыбнулся. - На этом
построена вся операция. Зверев придет в большевистскую контрразведку,
расскажет о школах, о вас, фрегатен-капитан. Я специально только что назвал
ему вашу должность. Еще он расскажет о майоре Шлоссере, который прибыл в
Таллинн со специальным заданием. На площади Дзержинского меня хорошо знают.
- Видя недоумение Целлариуса, Шлоссер расхохотался. - Комбинацию придумал
адмирал Канарис. Я ее исполнитель. Русская разведка должна заинтересоваться
информацией Зверева и прислать в Таллинн своего человека, чтобы создать
постоянные источники информации. Наша задача его обнаружить и захватить...
- Значит, данные о прибытии в Таллинн русского разведчика...
- Пока не соответствуют действительности.
- Мы с вами, барон, в роли подсадных уток?
- Вроде того. Вы не заметили, как вчера торжествовал Франц? Ему доложили,
что я выбрал Зверева. Служба безопасности знает о намерениях бывшего летчика
вернуться к своим, держит его в школе, чтобы выявлять неблагонадежных,
которые группируются вокруг Зверева. Франц понимает, что Зверев изменит нам,
и заранее торжествует победу над абвером.
Офицеры рассмеялись.
Подготовка Зверева и Ведерникова к заброске в советский тыл занял у
Шлоссера и Целлариуса почти две недели. Все надо было сделать досконально,
так, чтобы русские не почувствовали подвоха.
Для самой переброски Шлоссер выбрал непогожий день. На аэродроме было
неуютно. Дождь хлестал по крыльям самолета, по лужам. Залетали капли и в
машину, из которой Шлоссер и Целлариус наблюдали за отправкой агентов, но
барон не поднимал стекло, смотрел на разворачивающийся самолет, словно не
верил, что тот улетит. Сделан первый ход в игре. Каков-то будет ответный?
- Все-таки я поражен, барон, что вы, при вашем опыте, выбрали напарником
Ведерникова. Они перегрызутся еще в самолете, это может сорвать операцию.
- Зато когда Зверев явится в советскую контрразведку и сдаст Ведерникова,
то биография последнего лучше всего подтвердит правдивость Зверева.
Шлоссер вынул из портфеля, который держал на коленях, папку. На обложке
было написано кодовое название операции: "Тандем". На первой странице
красовались фотографии Ведерникова и Зверева, под ними подписи: "Макс" и
"Джон".
Целлариус вначале считал операцию излишне сложной и рискованной, но
Шлоссер сумел убедить его в оперативной целесообразности намеченных им
действий.
- Вы стратег, барон. Русские должны клюнуть на ваш "Тандем", - сказал
фрегатен-капитан, в голосе его не было и тени сомнения.
Шлоссер посмотрел на фотографии Зверева и Ведерникова, захлопнув папку,
убрал ее в портфель.
Самолет скрылся. Шлоссер поднял стекло, и дождь заструился по нему
тоненькими ручейками.
| В феврале сорок второго полковые разведчики, временно расположившиеся в сожженной деревне невдалеке от озера Ильмень, получили необычный приказ: встретить на «ничейной» земле переходящего из фашистских расположений немецкого офицера. Откуда командованию стало известно о перебежчике, разведчики не знали, но, судя по тому, что инструктаж проводил сам бригадный комиссар из штаба фронта, разведчики поняли — встречать придется фигуру незаурядную. В передней линии наших окопов расположили роту автоматчиков, которая должна была в ряде необходимости обеспечить прикрытие.
Каждую ночь два разведчика выползали чуть ли не к самым фашистским окопам, ждали немца. Место для перехода было подходящее: извилистый, поросший кустарником овраг пересекал немецкие траншеи. Ориентиром служила большая сосна со срезанной верхушкой. Условного сигнала — одна красная ракета — все не было. Продрогшие и усталые разведчики возвращались назад, чтобы на следующую ночь вновь ползти к вражеским расположениям.
На четвертую ночь, когда до возвращения оставался ровно час, над сосной взлетела одинокая красная ракета. Беспорядочно затрещали выстрелы, испуганно рявкнул пулемет. Уже изверившиеся в удаче разведчики припали к промерзлой земле, затем осторожно поползли вперед.
— Есть, — прошептал один, скатываясь в воронку, на дне которой темнела человеческая фигура. — Немец. Офицер.
— Живой?
— Живой вроде. Может, не он?
Человек в форме немецкого офицера лежал неподвижно, сжимая в руке ракетницу. Разведчик взял ее, ракетница была еще теплая, пахла порохом.
— Он.
Немца осторожно положили на плащ-палатку, волоком потащили по талому снегу. Когда до окопов оставалось совсем немного, с немецкой стороны ударила пулеметная очередь. Один из разведчиков ткнулся лицом в снег. Навстречу из окопа выскочили автоматчики. Десятки рук подхватили уже две плащ-палатки, аккуратно опустили в окоп. Санитары, оттеснив всех, уложили раненых на носилки, ходами сообщения вынесли к стоявшей на опушке леса санитарной машине. Врач нагнулся к разведчику, прошептал:
— Мертв. — Стал осматривать немца. — Этого быстро в машину. Врач подошел к человеку с ромбом в петлицах. — Жить будет, товарищ бригадный комиссар.
Майор государственной безопасности Симаков кивнул врачу. Чуть склонив голову, он смотрел на разведчика, который стоял на коленях у тела друга.
— Витька! Витька, ты что, парень? — Он отталкивал пытавшихся унести носилки санитаров. — Из-за какого-то подлюги немца…
Симаков сделал шаг, хотел было, подозвав разведчика, сказать, что не «подлюга немец», а чекист Сергей Николаевич Скорин после многолетней работы в фашистской Германии прорвался к своим. Симаков сдержался, повернулся и тяжело зашагал к поджидавшей его в ельнике «эмке».
Госпиталь был расположен в здании школы. Вывеску так и не сняли, но в коридорах не бегала детвора, а под табличками «1 Б» и «Физический кабинет» было мелом написано: «Операционная», «Палата номер четыре».
В палате когда-то сверкавший паркет теперь не натирался, был просто вымыт. Пожелтевшая стенгазета «Отличник» болталась на одной кнопке, и нарисованный на ней горнист висел головой вниз. На кровати, стоявшей под стенгазетой, лежал Скорин, рядом на колченогом табурете примостился его друг Костя Петрухин — веснушчатый парень с розовыми оттопыренными ушами. Такие уши у взрослых встречаются редко, и Костя выглядел переростком, второгодником. Скорин лежал неподвижно на спине, смотрел в потолок, слушал Петрухина рассеянно, думая явно о своем.
— Я был уверен, что ты живой, Серега! — быстро говорил Костя. Сколько же лет ты там проторчал? — Он и не ждал ответа. — В тридцать восьмом уехал. Слышал, твоим последним сведениям цены нет.
Скорин перестал улыбаться.
— Есть цена, Костя. Человек погиб, меня вытаскивая. — Он поморщился, после паузы сказал: — Большая цена. — Скорин задумался, затем спросил: — чит, сын, говоришь?
Довольный, что Скорин сменил тему, Петрухин подмигнул.
— Да, сын! Вот как получилось, Серега.
Скорин с трудом повернулся, молча посмотрел на друга. Костя с преувеличенным интересом стал изучать висевший на спинке кровати температурный лист.
В тридцать восьмом году Скорин уже работал в разведке, для окружающих он был геологом, что могло объяснить его длительные командировки. Получив задание ехать в фашистскую Германию в спецкомандировку на один год, Скорин сказал Лене, что отправляется в экспедицию на Восток. Сергей приготовил три письма, которые должны были с соответствующими штемпелями с трехмесячным перерывом прийти к ней. Он уехал, договорившись с Леной, что по возвращении они поженятся, он получит отпуск, воплотится в реальность их мечта Черноморское побережье.
Первое сентября тридцать девятого года началась война, и Скорин застрял в Германии. На некоторое время с ним прервалась связь.
О том, что у Скорина есть невеста, никто, кроме Петрухина, не знал. О своей беременности Лена узнала после отъезда Скорина; когда родился сын, написала в «геологическую экспедицию», ответа, естественно, не получила. Скорин пропал.
Так прошло четыре года.
— Как Лена? — после долгой паузы спросил Скорин.
— Что я мог ей говорить? Официально она тебе не жена! Правду сказать нельзя. А тут еще связь с тобой тогда потеряли. Чего только я ни делал, чтобы ее успокоить. Твержу одно: жив Сергей! Жди. Что родился ребенок, она и от меня скрыла, я сам за кордон уходил. Узнал год назад.
В палату вошла сестра.
— Сергей Николаевич, сейчас укольчик сделаем, — как о радостном событии сообщила она и поставила поднос с инструментами на школьную парту.
Костя пошел к выходу.
— Терпи, Серега, я покурю пока. — Он быстро спустился в вестибюль, где его ждала Лена.
Увидев Костю, Лена встала. Была она высока и стройна, видимо, когда-то очень красива. Точнее, Лена и сейчас была красива, но серая усталость лица, которой так щедро покрывала лица людей война, старила ее.
— Нормально, Ленка. Жив твой герой!
— Мой? — Лена теребила кончики платка. — Забыла, как он и выглядит.
— Сейчас увидишь!
— Четыре года. — Лена села. — Ни одного письма. Чужой, равнодушный человек. — Она повысила голос. — И не объясняй мне…
Костя взял ее за руку.
— Нет, сегодня не могу.
— Лена! — Костя беспомощно оглянулся, увидел на столике регистратуры телефон, подвел к нему Лену. — Ну, хорошо. — Костя снял трубку, набрал номер. — Вера Ивановна? Петрухин. Майор у себя? Соедините, пожалуйста. — Он пожал Лене руку, заговорщицки подмигнул. Здравствуйте, Николай Алексеевич. Из госпиталя. Нормально. Так когда вы ее примете? Хорошо, товарищ майор. — Он положил трубку, отошел с Леной к окну. — Вот что, Лена. Ты поезжай на Лубянку, зайди в бюро пропусков…
— Почему на Лубянку? Что Сережа сделал? — Лена смотрела испуганно.
— Разведчик твой Сережа. Четыре года у немцев был…
— Так почему же?..
— Объяснят, Лена. Тебе все объяснят.
Костя довел женщину до дверей, затем бросился вверх по лестнице. Скорин встретил друга вопросительным взглядом.
— Начальству звонил. У нас теперь начальник новый…
— Знаком. Он навещал меня. Он и на передовой был, когда я пробивался.
— Знаю. А меня можешь поздравить: на фронт еду.
— Как на фронт?
— Война, Сережа.
— Но ведь ты…
— Был, Сережа. История глупая получилась.
— Какая история? — раздраженно спросил Скорин. — Ты прирожденный разведчик.
— Видно, нет. — Костя жестом остановил Скорина. — Кто кому рассказывает? — Он сел, вздохнул виновато и, стараясь не смотреть на Скорина, начал рассказывать: — Был я у немцев в тылу, на оккупированной территории. Легенда у меня была хорошая, у немцев большим авторитетом пользовался. Информация шла отличная. Местный иуда там объявился — в гестапо следователем работал. Не человек вовсе. Ты таких и не видел.
— Видел.
— То фашисты, а здесь свой! Партизаны его к вышке приговорили. Два раза пытались… Очень осторожный подлюга был.
— И ты его шлепнул сам! — сказал Скорин. — Поэтому пришлось все бросить и уходить. — Он приподнялся, хотел добавить еще несколько слов, сдержался. Он отчетливо представил, в какое трудное положение поставил Костя подполье.
Скорин откинулся на подушки. Долго молчали, наконец Скорин сказал:
— Извини! Но ты же профессионал, Костя.
— Он детишек истязал. Если бы я его не убил, я бы сам умер.
— Отстранили, значит. — Скорин вздохнул.
— На фронт! — Костя заулыбался. — Ну, дорвусь я! Никаких тебе хитростей. Там — они, здесь — мы!
— Вместе воевать будем. Я тоже рапорт подаю.
— Я слышал, Канарис всю старую гвардию против нас бросает. Цвет немецкой разведки, — словно сам с собой разговаривая сказал Костя.
| На второй день после съемок «Вариант ««Омега»» Даль запишет в своем дневнике: «Имел разговор с директором и режиссером по поводу халтуры. Если это вторая "Земля Санникова", сниматься не буду". К счастью, страхи актера не оправдались. Во время работы над «Омегой» Олег Иванович дал одно из немногих интервью: "Я поставил своей задачей сыграть себя, Даля Олега, в 1942 году, в таких обстоятельствах, в каких очутился Скорин. Здесь все поступки - мои, слова - мои, мысли - мои... Скорин мне интересен своей парадоксальностью. Он не супермен. Просто человек, отстаивающий свои убеждения... В моем Скорине - та самая прелестная «страннинка», которая привлекает меня в людях». Многосерийная кинолента "Вариант "Омега" была закончена в середине 1974 года. Но ее премьера по неизвестным причинам состоялась год спустя - в сентябре 1975-го. Благодаря этой картине Олегу Далю впервые удалось побывать за границей, так как до этого он был «невыездным». В июне 1977 года он едет с «Вариантом ««Омега» на фестиваль «Злата Прага».
Вариант «Омега» — советский пятисерийный художественный фильм, снятый в 1975 году режиссёром Антонисом-Янисом Воязосом. Героико-приключенческий фильм, в основе которого лежит документальный материал о действиях советской разведки в Таллине. Экранизация романа Николая Леонова и Юрия Кострова «Операция „Викинг“». На экраны фильм вышел в 1975 году.
Сюжет:
Весной 1942 года в оккупированный Таллин приезжает майор абвера, контрразведчик барон Георг фон Шлоссер, о прибытии которого становится известно советской разведке. Чтобы выяснить, с каким заданием майор Шлоссер прибыл в столицу Эстонии, в Таллин, с легендой немецкого офицера Пауля Кригера, который приехал в отпуск из-за ранения для того, чтобы найти свою бывшую невесту, направляется старший лейтенант государственной безопасности Сергей Николаевич Скорин, только что вернувшийся из Германии. Основная фабула фильма — психологический поединок, который ведут советский и немецкий разведчики: Скорин — филолог по образованию, и Шлоссер — немецкий аристократ, сын генерала рейхсвера, который не принимает нацизм, но вынужден служить ему…
Ошибки в фильме:
Для связи с центром Сергей Скорин пользуется армейской радиостанцией РБМ с короткой штыревой антенной. Эта радиостанция может обеспечить уверенную связь на расстоянии не больше нескольких десятков километров, для дальней связи нужна хотя бы полноразмерная антенна.
Сотрудник государственный безопасности, принимающий сообщения Скорина, пользуется вполне современным карандашом, с глянцевым покрытием и ободком — таких карандашей во время войны ещё не существовало.
Если присмотреться, то во многих сценах в особняке капитан Кригер (советский разведчик Скорин) ходит со странными пятнами на мундире в районе лопаток. То ли актёр Олег Даль сильно потёл во время съёмок, то ли реквизит плохо стирали.
Барон Георг фон Шлоссер, находясь в особняке, достаёт из буфета бутылку шотландского виски Ballantine`s Finest. Данная марка, конечно, была в то время, но дизайн бутылки был другим.
Примечания:
Целлариус является реальным лицом, действительно возглавлявшим абверкоманду в Таллине в период немецкой оккупации. | Фильм прекрасен и замечательно уживается на одной линии с супер-хитом "Семнадцать мгновений весны" благодаря блестящей игре Олега Даля в первую очередь. Кстати, это один из немногих случаев, когда ключевую песню "Где он этот день" Даль поет собственным голосом. Но есть в нем еще одно неоспоримое достоинство. Режиссер Воязос нашел абсолютно верную интонацию - он стремится не конкурировать с другими сериалами о разведчиках, а сделать собственный фильм, акцент в котором ставится на простоту, душевность и светлые, небесные оттенки любви и сострадания. Несомненной удачей фильма стал и образ барона Георга фон Шлоссера в исполнении друга Даля - актера МХАТ Игоря Васильева. | Фильм-Класс! Это мой самый любимый фильм! И кто хоть слово, хоть полслова что-то плохое про него вякнет, то я за себя не ручаюсь...
| Анте Павелич - а Вы что, за всех психически здоровых людей здесь отвечаете, что ли? :))) Или, возможно, эти самые "все психически здоровые люди" Вас делегировали сюда? :)) И откуда Вы так хорошо знаете "РЕАЛЬНЫЕ методы разведки" - ужель сами из разведчиков той эпохи? "Вариант Омега" - замечательный ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ фильм-сериал о разведчике Скорине и его "визави", бароне фон Шлоссере. Роль Скорина исполнил Олег Даль, причём действовал в этой роли он так, как действовал бы в "реале", как человек, а не актёр - в то время. И моральная сторона вопроса, в таких обстоятельствах, никак не "отбрасывается" - впрочем, как и "низменные пороки". Всё взаимосвязано в этом мире...:) И писать, что "фильм мерзок" - это глупо, по меньшей мере. Ведь точно также можно и вообще жизнь обозвать "мерзкой", потому что в ней, видите ли, есть место морали...:)) | После просмотра «Варианта „Омега“ я очень долго находилась под впечатлением от этой картины. Такого, на мой взгляд, запоминающегося кино я видела немного. Этот фильм невероятно живой, даже „домашний“ какой-то… Может, оттого, что главное действие происходит в уютном особняке.
Невероятная, блестящая, я бы даже сказала, стильная игра актеров требует особого рассказа. Олег Даль: Сергей Скорин, настоящий разведчик, хладнокровный, смелый, но тем не менее очень человечный, ни в коем случае не машина, состоящая из серого вещества. Игорь Васильев: Георг фон Шлоссер. Игоря Васильева в фильм, можно сказать, «привел» Олег Даль, и, как оказалось, очень кстати. Немецкий противник Скорина получился очень интересным, противоречивым, но вызывающим симпатию, настоящим аристократом. Елена Прудникова: Лотта Фишбах, яркий женский характер получился, нетипичный и запоминающийся. Евгений Евстигнеев: Николай Симаков, очень милый старший майор государственной безопасности, очень не по-начальственному теплый. Александр Калягин: Франц Маггиль, весь фильм ходивший с такой страдальческой физиономией, что лично я не могла удержаться от улыбки. Да и вообще роль главного, на мой взгляд, отрицательного персонажа получилась настолько интересной, что лично я к этому герою испытываю скорее жалость, чем презрение, ненависть или какое-нибудь иное чувство.
Вообще о замечательном актерском составе этого фильма можно говорить часами: каждая роль, главная, второстепенная, эпизодическая, каждая сцена, каждая деталь этого кино настолько органична, настолько важна для восприятия, что просто-напросто незабываема. Зрителю есть над чем поразмышлять по ходу фильма: думать нужно не только для того, чтобы поспевать за ходом событий, но и для того, чтобы осмысливать важные вопросы, возникающие в течение картины: вопросы долга, чести, справедливости и т. д.
Еще хотелось бы мне обратить ваше внимание на замечательную песню в невероятно душевном исполнении Олега Даля, которая звучит в конце каждой серии. Она настолько проста, настолько чиста, настолько искренна, что приходит уверенность в том, что она действительно звучит в сердце исполнителя. Эту песню нужно почувствовать, и тогда она зазвучит и в ваших сердцах.
А в конце скажу: смотрите, наслаждайтесь, думайте, чувствуйте, живите!
| Из книги А.Иванова "Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью. 2011. /Николай Леонов: "В те апрельские дни режиссер Антонис Воязос готовился экранизировать на ЦТ мою книгу "Операция "Викинг" - о советских разведчиках, героях Великой Отечественной.
Воязос - человек очень интересной судьбы. В Афинах он был приговорен "черными полковниками" к расстрелу. Сумел вырваться, потом оказался в Союзе. Закончил ВГИК. Стал кинорежиссером. И это была его первая и единственная художественная работа, ныне известная как сериал "Вариант "Омега". Потом, в связи с изменением политического климата, он вернулся на родину. Год два-три назад мы даже говорили с ним по телефону.
На стадии режиссерского сценария, который, кстати, назывался "Не ради славы", у нас с Воязосом зашел разговор об актерах. И я, влюбленный в определенных людей, сразу стал "тянуть одеяло на себя". На главную роль я рекомендовал Андрея Мягкова. А Антонис склонялся в сторону Даля. Бог весть откуда он его знал и когда сложил об Олеге столь высокое режиссерское мнение. А в роли Шлоссера я очень хотел видеть (и писал прямо на него!) Игоря Квашу. Но ничего не вышло: телевизионный худсовет, с его легендарным антисемитизмом, Игоря просто в прах растер. В итоге Шлоссера сыграл Игорь Васильев.
О якобы пробах Валентина Гафта на эту роль ничего не могу сказать. Он не был ни на одной съемке, и его фамилия даже вслух при мне никогда не называлась. За это я даю 100% гарантии, как автор и литературной вещи, и написанного по ней сценария.
Мы с Антонисом пробовали только две пары: Кваша - Мягков и Васильев - Даль. Еще на роль главного героя - Сергея Скорина - пробовался Георгий Тараторкин. Но здесь я уже немного уперся и сказал Воязосу:
- Если не Мягков, тогда - Даль!
Но Даля я не хотел. По двум причинам. Во-первых, Олег был уже болен, и своей болезнью был в кулуарах знаменит. И я говорю Антонису:
- Ты понимаешь, что у нас пять серий?! А если он забывает о том, что их пять, после съемок первой? И что мы будем делать? Это - караул!
Но Антонис, при очень мягкой, интеллигентной внешности маленького носатого человека с огромными грустными глазами, обладал упорством носорога, диаметрально противоположным своей внешности! Он помолчал и сказал мне:
- Мягков? Да, он - прекрасный актер. Но "советский разведчик" и Мягков - это штамп.
Таким образом, мы остановились на Дале. У меня с Олегом был долгий разговор в театре, уже перед утверждением. Хотя я понимал, что это стоит очень немногого. Но, тем не менее, такая беседа по поводу "режима" состоялась. И надо сказать, что за два года работы Олег нам не сорвал ни одной съемочной смены...
Поснимав летнюю Москву в июне - июле, мы уехали в августе на натурные съемки в Таллин - на полгода. Вот когда мы впервые за десять лет по-настоящему, по-человечески сблизились с Олегом! Ведь именно там снимались все эти многочисленные проходы по старинным улочкам. Кроме того, там был объект - "особняк Целлариуса", там же был "особняк семьи Шлоссеров".
В первые дни таллинской экспедиции выяснилось, что есть и еще один претендент на роль Сергея Скорина - талантливый артист Алексей Эйбоженко, игравший роль военнопленного Зверева, оказавшегося в фашистском лагере.
В один из дней Леша подошел ко мне, цепко, по-мужски взял за запястье и сказал:
- Николай... Ну зачем тебе он? - кивнул в сторону Даля. - Отдай ты Скорина мне... Я тебе так его сыграю!
И так сверкнул глазами в самую глубь моей души, что я ужасно испугался! Было понятно: ох, как сыграет...
Наверное, Леша был, по-своему, прав, но он крепко запоздал со своим предложением: на площадке уже второй месяц работал другой актер. Да и скептицизм в сторону далевской кандидатуры у меня заметно поубавился. А вот глаза Эйбоженко, которыми он на меня смотрел в тот день, запомнились на всю жизнь.
Кстати, когда Леши не стало, в декабре 1980-го, его заменил в одной из ролей в театре... Олег Даль. Который сам уже пикировал "между прошлым и будущим" и был очень-очень плох. А вот товарища своего по актерству не продал и не выдал. Такая вот спираль их связала. Вот и не верь после этого в мистику...
А главный объект - "особняк Лотты" - тот, где Скорин содержался, уже захваченный немцами, мы нашли в Москве, на Электрозаводской улице. Потрясающий особняк! С витыми лестницами, с дубовыми панелями!
Там было общежитие каких-то фабричных девчонок, которые в эти панели забивали гвозди, натягивали на них веревки и сушили свое белье. И все вокруг было в загаженном состоянии. Мы все это дело отреставрировали и получили потрясающий реальный интерьер." / | Николай Леонов: "В Таллине же я очень много бывал на съемках. Постоянно туда летал. Однажды мы летели вместе с Олегом. А у нас был директор группы - такой аферист! Звали его Давид Эппель. Это было сто десять процентов одессита, хотя по своему происхождению он не имел к Одессе никакого отношения. Но это был такой киношный "одессит"!
И вот мы с Далем летим на съемки. А ему на следующий день надо вернуться, чтобы вечером играть в театре. Летим утренним самолетом, потому что съемка, "режим", надо в определенный час светового дня быть на съемочной площадке.
И вдруг в салоне самолета объявляют:
- В связи с погодными условиями аэропорт Таллина не принимает рейс, мы совершим вынужденную посадку в Риге.
Приземлились. Я выскакиваю из самолета, бегу и звоню Эппелю в Таллин о том, что мы с Далем застряли в Риге. И Давид мне говорит:
- Николай, бери спецрейс!
Что такое спецрейс в советских условиях, не знает никто, кроме Эппеля. Никакого спецрейса, разумеется, не дали. Со мной даже разговаривать никто не стал. Да вы вдумайтесь и представьте: фактически в приграничном морском порте я "фрахтую" самолет с Олегом Далем! Они аж родной латышский позабыли с перепугу!
Тогда я иду договариваться с водителями, чтобы нас на машине довезли. Но даже на самой скоростной машине мы будем ехать до Таллина пять часов. А нас эти пять часов не устраивают, мы по графику не успеваем! Но, слава богу, все обошлось: через сорок минут объявили посадку. Мы сели в самолет и долетели. И попали прямо на съемочную площадку. Даже помню прекрасно, на какую сцену: когда Скорин возвращается после "гестапо".
И его бежит, встречает эта бездарность с Таганки, игравшая Лотту. Ах, как мы с ней промахнулись! Ну ладно - бог нам с Воязосом судья. А ведь очень хорошо на пробах показалась в одном эпизоде. Теперь вот даже не помню ее имени-фамилии...
А вот Ирочка Печерникова - великолепная актриса! Роль у нее хоть и крохотная, но прекрасная была. Она играла жену героя Олега в Москве.
Как жил Олег в Таллине? Очень затворнически. Очень одиноко. Конечно, он тяжело переносил режим на предмет соблазнов. Ведь что такое съемочная группа в экспедиции? Если не снимают - значит пьют.
Он от этого уходил, много гулял. Когда я там эпизодически бывал, мы с ним вместе гуляли. В кино он много ходил. Но что смотрел - не помню: меня он с собой никогда не брал.
Бродил по городу или со мной, или, если не со мной, то только один. Не потому, что мне какое-то предпочтение отдавал...
Очень был немногословным. Разговаривал мало - в основном молчали. Но как-то не было дискомфортно.
А присутствие Лизы на съемках у меня как-то выпало. А может, мы и не совпадали...
В своем интервью вечерней таллинской газете Олег передал все то, что я ему рассказывал о герое книги: буквально слово в слово - добуквенно. Так написан был Сергей Скорин, и о нем у нас с Олегом не было никаких противомнений, если можно так выразиться. Ему это понравилось, он это принял. Первая фраза, которую я сказал Далю весной - еще перед пробами:
- Олег, ты читал "Семнадцать мгновений весны"? Вот ты не Штирлиц, а наоборот.
А вообще.. Сел я когда-то писать эту нелюбимую историю, которая не имеет отношения к моим профессиональным знаниям. Я же пишу всегда только то, что знаю. Правда, здесь у меня был соавтор: великолепный человек - советский разведчик, очень высокопрофессиональный. Но помогал он мне немного - специфическими данными.
Дело в том, что оперативная работа в уголовном розыске, в принципе, не очень отличается от таковой в разведке. Понимание психологии противника и умение найти общий язык с любым человеком проявляется и там и там.
А взялся я писать эту книгу только потому, что был в бешенстве от "Семнадцати мгновений весны". Я считаю, что работа эта великолепна по актерскому исполнению, по многим компонентам мастерства. Но она лубочно лжива, с точки зрения работы разведчика. Там ни дальности, ни совершенно никакой глубины.
Посмотрев "Мгновения", я подумал: "Ладно! А я вот напишу разведчика - живого нормального человека, который боится, который не хочет, который не рвется, а, наоборот, сопротивляется. И не хочет он этого задания выполнять! И спасать он никого не хочет! Он хочет выполнять свой долг мужчины во время войны, но обстятелства оказываются сильнее. И он как честный человек понимает, что пользы от него на фронте - одна миллионная доля. А в разведке он - серьезная личность. И поэтому он соглашается...
Но это было, так сказать, человеческое начало. И тут я благодарен режиссеру, который настоял на кандидатуре Даля. Конечно, Воязос здесь проявил художнически значительно более дальнюю и глубокую мысль, чем я. Это его заслуга - то, что он сумел отстоять Олега. Потому что я - тоже человек не мягкий. И, когда я упираюсь, со мной тоже тяжело. Но он сумел меня убедить.
Конечно, большую роль сыграло и личное обаяние Даля. Просто перед началом работы я с Андреем Мягковым значительно ближе был знаком. А когда понял, что мы останавливаемся на Дале, и стал с Олегом встречаться чаще, то, как каждый человек, мгновенно попал под его обаяние! ... | Из книги А.Иванова "Неизвестный Даль. Между жизнью и смертью". 2011 / Борис Тух : "С Олегом Далем я встретился осенью 1973 года, будучи молодым сотрудником газеты "Вечерний Таллин". То, что и газета была тогда молодой, - не совсем так. Просто она до 1972 года издавалась только на эстонском языке. Разумеется, печаталась на языке республики, она не испытывала особого интереса к деятелям культуры из Советского Союза. Просто была такая глубоко провинциальная, замкнутая в себе мелкая газетка. Таковой она по всем основным параметрам, кроме культуры, и оставалась в течении всех последующих семнадцати лет.
Регулярными рубриками отдела культуры и искусства были "Кино" и "Наши гости". По сути дела, эти рубрики почти все время вел я один, и, разумеется, беседа с Далем была очень важна. В Таллине всегда очень много снимают, и часто появляются беседы с режиссерами и актерами, работавшими в нашем городе. Поэтому в отделе имел место некоторый кино-театральный уклон. С писателями интервью появлялись реже. Вероятно, интересных актеров и режиссеров гораздо больше, чем интересных писателей. Может быть, это связано с тем, что все-таки интерпретационное искусство несет в себе больше талантов, чем искусство самотворящее. Во всяком случае, у нас.
Фильм начали снимать в Таллине где-то в сентябре, и снимали его достаточно быстро. Ставил его ныне уехавший из страны Антонис Воязос. А на Даля меня вывел его второй режиссер Александр Густавсон. Я совершенно случайно проходил мимо, увидел, что идут съемки в Старом городе, ходят какие-то "немцы". Спросил, в чем дело. Он объяснил, что это новый фильм "с Далем", которого тогда еще не было. Естественно, мне захотелось с Далем поговорить. Густавсон сказал, когда он будет на площадке, и я пришел в назначенный день.
Надо сказать, что Олег Иванович очень хорошо пошел на контакт, но я не скажу, что он был тогда в хорошем настроении. Его этот фильм немножко удручал. Из нашей беседы, в общем-то выяснилось, что его как раз больше всего занимало именно то, что он - Олег Даль - в жизни человек, абсолютно не пригодный к разведовательной деятельности. И отнюдь не по причине возраста, а по причине того, что он был человеком, у которого все написано на лице, у которого лицо открыто. Ведь он в фильме создает очень интересный образ: таких разведчиков в советском кино нет. Это тип человека, этакого enfant terrible от разведки, начиная с той первой сцены, где он приходит к своему шефу и курит, как в Союзе, зажав папиросу кончиками большого и указательного пальцев. Причем, я не знаю, насколько это было обдумано. Дело в том, что так курили, как правило, те, кто был в лагерях: сигарета докуривалась до самого конца, чтобы как можно меньше табака оставалось неиспользованным, так как не известно, когда ты получишь вторую. Да и получишь ли...
Может быть, Даль как-то намекал на то, что его герой, которому под тридцать, и он в не слишком невысоком звании, "слегка сидел", прежде чем его стали направлять на задания. Хотя старший лейтенант госбезопасности начала войны - это майор. У них все было выше на два звания. Кстати, это видно и по петлицам.
Помню еще, что творчески он очень серьезно относился к собственной роли и очень скептически к этому фильму, потому что потом, когда мы с ним разговорились, он упомянул, что там, в этой работе, много "ляпов". Во-первых, эта каскетка, которую, допустим, еще можно носить в окопе, но ни в коем случае немецкий офицер не наденет ее в относительно тыловом городе. Во-вторых, желтая портупея, которой у немецких офицеров никогда не было. Портупея была у эсэсовцев, но черная. У офицеров же был просто ремень. А в одном кадре для фона висела афиша на немецком языке, говорящая о том, что будет хоккейный матч между командой немецкой армии и местной командой. Причем действие происходит, ну, в крайнем случае, в ноябре - искусственного льда в то время не было, и вообще хоккей не был тогда ни в Германии, ни в Эстонии массовой игрой. То есть было очевидно, что все делается людьми очень убогими. Олег Иванович мне тогда сказал:
- А я так и думал, что тут должны быть "ляпы", что все это очень примитивно...
Кстати, тогда фильм назывался "Не ради славы" - это рабочее название. Потом, по-видимому, авторы решили, что такой патетический заголовок к нему не подходит, и назвали "просто и со вкусом" - "Вариант "Омега".
К своему огорчению, когда картину показывали под этим названием, я просто не знал, что эта та самая вещь, и случайно включил телевизор где-то на четветртой серии. Так что полностью я ее посмотрел только недавно и в очередной раз пришел в ужас от того, как все это грубо и примитивно. Олег Даль и Игорь Васильев, конечно, играют блестяще и со вкусом, но даже Калягин уже совершенно беспомощен. Не говоря о том, что все это сказка, конечно. И подводить под сказку идеологическую базу, как это сделал недавно Свободин на страницах "Экрана и сцены", - слишком уж серьезно.
Мы с Далем разговаривали немножечко на площадке, как раз в сцене, где он за рулем машины. Причем он сам водил, и это доставляло ему большое удовольствие. А в основном мы беседовали в гостинице: там есть очень удобный холл, кресла. И там мы с ним сидели и говорили. / Продолжение следует... | Фильм мне очень понравился. Смотрел где-то с 1,5 месяца назад в реставрированном варианте с отличной картинкой (пусть и черно-белой) и прекрасным многоканальным звуком (спасибо реставраторам из кампании "Крупный план"). Фильм удивил тем, что разведчик в первую очередь показан обычным человеком (пожалуй впервые в советском кинематографе). Удивило и то, какими разнородными показаны немцы. Фигура Георга фон Шлоссера безусловно ключевая в этом фильме и этот персонаж явно во многом симпатичен сценаристу и режиссеру. И эту симпатию они смогли передать нам, зрителю. Чего только стоит сцена охоты в начале фильма. Действительно, в Германии времен второй мировой войны далеко не все поголовно поддерживали Гитлера, но были вынуждены служить третьему рейху и подчиняться приказам, чтобы выжить.
По степени закрученности детективной интриги я поставил бы этот фильм на первое место среди совестких фильмов подобного жанра (по крайней мере тех, которые я видел).
Что касается подбора актерского состава, то мне кажется, что все на своих местах. Больше всего конечно поражает игра Васильева - у него получился просто настоящий немец-аристократ. Но и Даль хорош в своей роли. Поскольку, как я понимаю, была художественная задача показать разведчика в первую очередь обычного человека, а не как супермена, то выбор Даля как актера в этом смысле более чем уместен. И он справился с этой задачей на отлично. Выбор Калягина (более привычного, конечно, в комедийном амплуа) на роль Маггиля сначала несколько обескуражила, но становится предельно ясно, почему именно он, и никто другой воплотил эту роль в жизнь. Нотки комичности (скорее злой сатиры), проскакивающие в его образе (особенно когда он жалуется Шлоссеру на свою работу) выглядят в его исполнении весьма достоверно и органично. В общем, кино впечатлило. В чем-то - даже более, чем "Семнадцать мгновений весны". | Мне показался интересным тот момент, когда Скорин (в конце 4-й серии), после своего радиосообщения и мнимого "фиаско", попытался затем вырваться из плена. Как я понимаю, это была такая "инсценировка" - для отвода подозрений? | Очень люблю "Вариант Омега", как великолепны здесь все без исключения актёры! Это, что называется, "штучная работа". Самое интересное в фильме - противостояние Шлоссера и Скорина, потрясающая психологическая игра двух прекрасных актёров. А "17 мгновений" (уж извините) - просто хороший фильм, и не больше. | В этом фильме вместо И. Васильева мог сниматься И. Кваша. | Выдающийся телефильм о войне! | У того, кто в этом великолепном сериале увидел "халтуру" и "сказки", явно в мозгах клинит...)) | Сказки правдивее этой халтуры. | Очень хороший фильм. Жизненный и правдивый. Этот фильм нравится мне больше, чем захваленные "17 мгнов. весны". В "Варианте Омега" нет напускного псевдогероизма и пафоса, присущих многим нашим фильмам "про разведчиков". Анекдотический Штирлиц, конечно, популярнее, с обывательской точки зрения. Но мне куда больше импонирует Скорин, Сергей Николаевич - разведчик с "человеческим лицом", без пафоса и "понтов"... | Есть, конечно, комментарии, что фильм профессионален и добротен - правильно, именно поэтому чиновники от киноискусства посчитали его непроходным и пустили по второй не то третьей категории. именно поэтому и здесь подобные шавки тявкают - "халтура". видеть фильм можно по-разному, но где написано, что можно оскорблять актеров, как умерших, так и ныне живущих? кто-то из написавших отриц.отзывы создал что-то подобное "Варианту"?! | ради интереса заглянул на сайт, нашел один из любимых фильмов... замечание первое - кто из оставивших здесь отзывы хотя бы прочел в инете повесть "Вариант Омега(Операция "Викинг)"? далее, фильм строится на реальном противостоянии двух агентов-профессионалов, Шлоссер-Васильев (аристократ) и Скорин(Кригер)-Даль (обычный человек, оказавшийся в шкуре разведчика). Минимум пафоса и максимум реального поединка. Даль умер рано, Васильев - не так давно, Калягин - до сих пор жив, как жив и типаж Маггиля. Почитать отзывы - многие оскорбительные можно приписать недалекому, но уверенному в себе штурмбанфюреру СС. Аристократы и интеллектуалы сменяются маггилями - это примета и того, и нашего времени. | А в чём халтура-то заключается? И де вы усмотрели "низкое качество"? Впрочем, если вы так "повёрнуты" на поиске "халтуры" - вы её везде найдёте (даже и самом идеальном кинофильме). Кто ИЩЕТ, тот всегда НАЙДЁТ...) И про "политику" - не надо! Она всегда была - и тогда, и нынче... | Автор:[23.02.2010, IP 88.67.159.53]? вы ищете то, чего нет в действительности. А именно пытаетесь усмотреть в этой халтуре некую политику. Может быть потому и не выпускали эту халтуру на экран, по причине её низкого качества? Это теперь всякое говно по телеящику готовы показывать, а тогда были другие, более высокие критерии. | Что, Алекс - отказываете Далю в актёрском мастерстве? Забавно...) А знаете, Алекс - Высоцкий-то тоже геем был! Даль ведь его другом был...))) Ну ладно, не испытываете вы к Олегу Ивановичу добрых чувств - это понятно. Но зачем же херню всякую писать? Да ещё безапелляционно заявлять, что там можно было "давать" играть, а что нельзя... Такие Ваши рассуждения не есть признак ума - это скорее, его полное отсутствие))) | Даль никогда не нравился, с детства интуитивно вызывал отвращение наигранностью. Он нигде не играет своего героя - он играет себя любимого, и больше никого. В общем, гей он, в чём-то талантливый, но уж никак не в классическом актёрском мастерстве. А военные роли ему вообще нельзя было давать играть, никогда.. | вот это я удивилась, когда прочитала про то, что есть еще и недовольные. кто там за поколение некст говорил? ты не греши на все поколение, среди нынешних подростков есть очень умные и образованные люди, в отличие от таких как вы, выросших на семье букиных и пишущих "мама" с ошибками. актеры, котоые тогда играли - так о них и сейчас помнят, в отличие от нынешних, которых через месяц после появления уже не знают. критики, блин, нашлись. ты выйди и отработай так как Даль, а то, видать кроме как тыкать одним пальцем в клаву не умеешь ничего, так решил хоть так выпендриться, погавкать на великих. не лезь в серьезное кино, а сиди и жри попкорн глядя в кинотеатрах одну и ту же чушь, только под разными названиями | Задунайский, вы б хоть немножко почитали о разведке хорошие книги, может, не воображали бы себе тогда странных идей на основе собственных ущербных представлений о том, какими должны быть настоящие раведчики и почему они должны поступать так, как вы считаете нужным, а не иначе.
Почему, собственно, такой человек, как Даль, не может быть разведчиком? Что, настоящий разведчик должен башкой проламывать бетонные стены и вообще походить на Рембо? Вы пересмотрели голливуда. Почему согласился Шлоссер работать на сов. разведку? Наверное, потому же, почему на неее согласился работать (и даже сам предложил свои услуги) Паннвиц, гауптштурмфюрер СС, после бегства перевербованного радиста. Не слыхали о таком? Ознакомьтесь, прежде чем изрекать благоглупости. | Сегодня, 25-го мая, День рождения у одного из гениальнейших Актёров 20-го века - Олега Даля. Спасибо за Талант, помним и ценим! | Во многом это фильм о том,что войну выигрывают не только при помощи обмана противника,но и о том,что все действия врага должны быть просчитаны заранее. И творческой группе это удалось.Так что спасибо за прекрасный кинофильм! | В который раз смотрю этот фильм и не перестаю восхищаться игрой Олега Ивановича Даля. Потрясающий актер и спустя почти 30 лет после его ухода - его место в русском кинематографе не занял никто. Да фильм патриотический и слава богу , что он есть такой у нас патриотизм + человечность с высочайшим обаянием Даля. Фильм тонкий , умный. Несмотря на ляпы- к сожалению они есть, но каждый видит то, что ищет. Очень хороший фильм. Как жаль, что Даль так мало успел сделать. | NikS, а вам до критика НАСТОЯЩИХ фильмов так же рукой подать, как до Солнца... И ваш "глубокомудрости" про "халтуру" и "освоение денег" про фильм, который около года после съёмок не выпускали на экраны, иначе как бредом, не назовёшь. | Автор:[29.01.2010, IP 88.67.144.205 Этому фильму до "Дюймовочки", как вам до Луны. Скорее всего, весь смысл был в "освоении" денег, выделенных на фильм. В то время это было очень удобно, и тема патриотическая, и растянуть на несколько серий есть возможность. Больше не вижу смысла в этой халтуре. |
Для добавления отзывов Вам необходимо авторизоваться на нашем сайте. Для этого, если Вы являетесь зарегистрированным пользователем, введите ваш логин и пароль в меню слева "Вход в магазин". Если Вы еще не зарегистрировались в нашем интернет-магазине, сделайте это в разделе " Регистрация".
|
|
|
